Кирилл Шишов - Золотое сечение

— Андрей, я хочу серьезно поговорить с вами.

Она была обыкновенная, моя плохо знакомая заурядная теща с шестимесячной завивкой домохозяйки, знатока магазинов и хранительницы семейного очага. Фартук на ней был в клеточку, блузка кримпленовая, а лицо излучало участие к моей судьбе:

— Больше так продолжаться не может. Вы согласны?

Я молчал, с порога поняв, что все кончено, но мне нужен был адрес. Адрес моей дочери.

— Олечка измучилась. Она знает, что вы ничего не делаете, по-прежнему продолжаете игру в загубленную исключительность и, наконец, элементарно не заботитесь о семье…

— Я посылаю деньги… — Мне хотелось сказать ей, что она — старая клушка и дура, что я на одних лекциях на стороне заработал за год столько, что моя жена могла не служить и защитить диссертацию.

— Деньги — не все, что нужно молодой самостоятельной женщине, — надменно возразила теща и поджала губы. «Вас нет, и она устала от неопределенности».

— Пусть приезжает, она могла бы работать на кафедре у нас.

— У нее есть прекрасные предложения в Москве, и потом — она способна на большее…

— На что? — не понял я.

— Олечка будет делать докторскую. Профессор Егоров в восторге от ее кандидатской и предложил ее консультировать, если она согласится…

Это была новость, о которой Ольга даже не намекала в своих письмах.

— И какая же у ней глобальная тема? — не выдавая удивления, спросил я.

— Не знаю, что-то о каких-то строениях, о памятниках. Словом, это не должно вас интересовать, потому что, — теща собралась с духом, приняла защитную позу, прислонясь к косяку, и выпалила: — Она просит развода.

— Она могла бы сама мне об этом сказать…

— Это я настояла на том, чтобы вы узнали все сначала от меня. Так ей будет легче, ведь она все еще колеблется…

— Вы уговорили ее! Такого она не скажет мне в глаза. Ей не в чем упрекнуть меня. Я оставил ей все черновики моих исследований, мои рукописи, картотеку. Вы что думаете, я — кукла, которую можно положить в угол, наигравшись вдоволь! Я люблю ее, идите вы к черту! — не выдержал я и вскочил. Теща испуганно метнулась в сторону и быстро заговорила мне вслед, пока я путался с вешалкой в прихожей.

— Вы не знаете главного. Она полюбила, бессердечный вы человек! Полюбила по-настоящему, и жестоко ее за это упрекать. Вас никто не лишает права отца. Если вы любите, вы не должны ее мучать!

Я выбежал, опрометью скатился по лестнице и только на улице вспомнил, что не узнал адреса Ольги за городом. Шел моросящий дождь, деться было некуда, я мигом промок и курил безостановочно, пытаясь прийти в себя. В Москве, кроме профессора, я ничьих телефонов не знал, но звонить ему почему-то не хотелось. Был еще Алик, но брезгливость останавливала меня, хотя я примерно знал, где он работает: клерком в одном строительном министерстве. Изворотливый парень сумел как-то зацепиться в столице и по праздникам поздравлял меня стандартными словами с пожеланием здоровья.

«Привет, старик!» — услышал я знакомый голос, и мягкий шелест шин заставил меня очнуться. Из окна «Лады» высунулся мой черный ангел с залысинами у висков.

— Ты чего остолбенел, как Командор на собственной могиле? — пошутил Алик. — Садись, довезу куда надо! — И он щелкнул дверцей.

В машине было тепло, и у ног на коврике сразу образовалась лужа.

— Тебе куда?

— В аэропорт, — внезапно решившись, сказал я и сплюнул от накопившейся во рту горечи.

— Ну-ну, полегче. Можно форточку открыть — это не общественный транспорт, — пробурчал Алик и включил двигатель. — Чего это ты без вещей, с одним портфелем?

— В командировке был… — Мне не хотелось с ним разговаривать, и я даже пожалел, что сел в его личную собственность.

— В аэропорт далеко, горючее на исходе, а до метро довезу. Лады? — Алик бесцеремонен и весел, видя мою беспомощность. Он прекрасно все понял без слов, но пока молчал.

— Ты знаешь? — спросил я, когда он, ловко лавируя, выехал из переулка на кольцо.

— Знаю, не на полюсе живу, — с намеком сказал он, переключая скорости.

— И кто он?

— Какая тебе разница. Человек с перспективой, с квартирой и, между прочим, архитектор. Ты ведь приучил ее к архитектуре… — Он издевался нагло, уверенный в своей безнаказанности.

— И она его любит? — Мне было все равно, что он думает про меня, я был раздавлен и уничтожен.

— Любит — не любит, а подарки принимает. Твоей, например, дочери он из Англии куклы привез — сам видел: прелесть работа. Умеют они, загнивающие! И вообще, как говорят писатели, каждая женщина мечтает завладеть мужчиной, который уже убил мамонта…

Садовое кольцо лоснилось при свете фар, как смазанное подсолнечным маслом. Неслись машины, и в глазах рябило от красных фонарей, словно весь город был измазан кровью…

— Слушай, за что ты-то меня ненавидишь? Это же я для нее не убил мамонта, не для тебя… — хрипло спросил я. — Я спас тебя, перенес твое аутодафе, и даже не побил тебе морды, хотя ты заслужил, если говорить начистоту.

Он ответил мне не сразу, останавливаясь на перекрестке, и лицо его из огненного стало сначала желтым, пергаментным, потом болотно-зеленым, жабьим. Тронулись, и он сказал безразлично:

— Почему ненавижу? Ты — лопух и деревня. Я предлагал тебе выход, а ты полез с повинной, пожалев пять кусков. Ну и сиди себе в своей тьмутаракани, соси лапу, а она по твоим запискам сделает докторскую, олух. И этот парень тоже кое-что скумекает из твоих анналов…

Каждая его фраза глубже погружала меня в апатию, безразличие, потому что самое худшее было уже позади. Я мог поверить теперь чему угодно, потому что все перегорело в душе и было не больно, а только горячо и прогоркло, как от табака.

— Останови, я выйду, — устало сказал я, и он с готовностью подрулил к бордюру, где толпились у входа в театр модно одетые люди.

— Привет семье! Кстати, ты его знаешь, ты ему про совесть распинался, знаток древностей! — бросил мне напоследок Алик и рванул с места так, словно испугался, что я расколочу ему стекло. Комедия была закончена, и я мог спокойно водрузить на плечи свое собственное разбитое корыто.

Улетел я ночью, так и не встретившись с Ольгой. Все было ясно.

Дома меня ждала телеграмма о смерти Патриарха, разрытая глинистая яма на голом открытом кладбище, дежурные и холодные слова, произносимые незнакомыми мне осанистыми мужчинами с депутатскими значками и с персональными машинами черного траурного цвета.

Оскорбительно было все: особенно вынос тела из морга, прямо на задах городской больницы. Мы шли, скользя по наледям, мимо труб теплотрасс, любопытных и равнодушных зевак, вдоль узкой дороги, петляющей между гор шлака. Я нес крышку гроба, давясь от слез, а люди шепотом удивлялись отсутствию родственников и наличию крупного начальства. Удивлялись также малому числу венков и подушечек, на которых несли не ордена и медали, а крохотные значки общества охраны памятников и охраны природы… И железная стойка-времянка со звездой была аляповатой, наспех сваренной, со следами подтеков свежей зеленой краски и к тому же без портрета. Было от чего недоумевать обывателям.