Юрий Мишаткин - Особо опасны при задержании [Приключенческие повести]

Калинкин соскочил с тачанки, первым бросился к вагону.

За ним по шпалам поспешили мать и дочь Добжанские, Кацман и Петряев. Последним шел Магура.

— Теперь и концерт наконец-то закатим! Целое представление в честь победоносного наступления нашей доблестной Красной Армии.

— Что касается необходимого для демонстрации фокусов реквизита, то он всегда при мне, — сказал Кацман, растопырил пальцы руки и, словно из воздуха, достал два ярких шарика.

— Бывший магистр черной магии, факир Али-Баба, а нынче революционный артист товарищ Кацман! — объявил Магура и подмигнул фокуснику.

— Раз есть кони, можно попробовать показать высшую школу верховой езды. Но для этого необходимы репетиции, — робко сказала Людмила Добжанская.

За спиной у нее кашлянул в кулак Петряев.

— Я не говорю о пианино или рояле. Но если товарищ комиссар поможет заполучить гитару — обыкновенную, семиструнную, — я исполню романсы.

— Добро, — кивнул Магура.

Он поправил на боку деревянную кобуру маузера, отряхнул бушлат и шагнул к подножке вагона специального назначения.

В тот же день из Царицына в Москву по телеграфу передали:

Противник разбит наголову и отброшен за Дон. Положение в Царицыне прочное. Наступление продолжается.

19 сентября 1918 года В. И. Ленин и председатель Военно-революционного совета Южного фронта И. В. Сталин прислали защитникам Красного Царицына приветственную телеграмму.

Передайте наш братский привет геройской команде и всем революционным войскам Царицынского фронта, самоотверженно борющимся за утверждение власти рабочих и крестьян. Передайте им, что Советская Россия с восхищением отмечает героические подвиги коммунистических и революционных полков…

…Держите красные знамена высоко, несите их вперед бесстрашно, искореняйте помещичье-генеральскую и кулацкую контрреволюцию беспощадно и покажите всему миру, что социалистическая Россия непобедима.

Начало второй декады апреля 1942 года выдалось в междуречье Хопра и Медведицы по-весеннему ясным. Под еще нежарким солнцем таяли, сочились вешними ручьями снега. В высоком, бездонном от голубизны небе проносились кулики.

13 апреля Совинформбюро сообщило:

«В течение ночи на 13 апреля на фронте каких-либо существенных изменений не произошло.

За 12 апреля сбито в воздушных боях 8 немецких самолетов. Наши потери — 3 самолета.

Группа наших бойцов, оперирующая в тылу противника на Западном фронте, уничтожила 250 немецких солдат и офицеров.

С наступлением весенних дней в городах Германии резко возросло количество заболеваний брюшным и сыпным тифом. Особенно много заболеваний среди иностранных рабочих, которые живут в переполненных и грязных бараках…»

«Мы убедились, что дальше продолжать борьбу с русскими бесполезно. Русские храбрее, чем мы, и они победят нас — это внутренне сознает каждый немецкий солдат. Вы защищаете свою страну, а мы представляем только „канонерфуттер“ — пушечное мясо в руках Гитлера », — признал на допросе один из пленных офицеров.

В этот же день германское информационное бюро передало:

«Учитывая тяжелые бои на советско-германском фронте, начальник германской полиции Гиммлер распространил запрещение, касающееся танцев, на танцевальные кружки, не имеющие общественного характера».

«Мы скорбим о тысячах немых крестов на полях сражений , — писала газета „Франкфуртер цайтунг “, — о раненых в лазаретах и на улицах, о мертвецах Берлина, Маннигейма, Любека и бесчисленных других городов».

Другая немецкая газета «Данцигер форпостен» вынуждена была признать:

«Атаки большевиков ставят германские войска в критические положения и являются тяжелым испытанием для нервов солдат и командования…»

С 12 на 13 апреля 1942 года, как зафиксировали немецкие синоптики, над всей северо-западной Германией стояла низкая облачность и лил не утихающий ни на минуту дождь.

Он страдал мучительной бессонницей и впадал в чуткую дремоту лишь под утро. Зная, как недолог у генерала сон, седовласый и медлительный хорунжий Егорычев, оберегая покой хозяина, отключал телефон и шел спать в прихожую на диван.

Последние годы, стоило лишь Краснову погрузиться в такую желанную дрему, как в памяти воскрешались образы и события далекого прошлого, которые семидесятитрехлетний генерал старался забыть. Снилось многое и, в первую очередь, осень семнадцатого года, неудача его корпуса с походом на Питер для разгрома большевистских Советов и провозглашения в столице и повсеместно в стране военной диктатуры. Престарелый генерал видел во сне паническое отступление своих казачьих войск, которое с болью в сердце наблюдал с окраины деревни Редкое-Кузьмино близ Пулковских высот 30 октября того же семнадцатого года. Генерал вспоминал министра-председателя Временного правительства Керенского, объявившего себя верховным главнокомандующим России. В Царском Селе, где тогда размещалось правительство, Керенский окружил себя экспансивными девицами и не уставая требовал немедленного продвижения вперед, не желая считаться с малочисленностью 3-го конного корпуса. Снова (в который раз!) перед взором Краснова проходили похожие на сцену из дешевого водевильчика бегство Керенского из Гатчинского дворца через потайной ход и своя капитуляция представителям новой власти Советов. Керенскому удалось, скрыться. Он же был доставлен в Питер, в Смольный, где дал честное слово впредь отойти от всякой политической и контрреволюционной деятельности, и был отпущен большевиками.

Следом за министром-председателем во сне непрошенно являлся поднявший на Дону мятеж казачий атаман Каледин. Стараниями представителей Антанты (в частности, главы британской военной миссии генерала Шора и американского консула Смита) Каледину было переслано из Нью-Йоркского банка пятьсот тысяч долларов, англичане ассигновали для белого движения двадцать миллионов фунтов стерлингов. И что же? Казаки, на кого уповали, на кого так надеялись Каледин, Корнилов, Алексеев и Деникин, не пожелали внять призыву. В станице Каменской Военно-революционный комитет донских казаков во главе с большевиками Подтелковым, Кривошлыковым и Голубовым потребовал от генералов передать всю власть Военно-революционному правительству. В Таганроге восстали рабочие, и калединским отрядам пришлось отойти к Новочеркасску, где возомнившему себя казачьим вождем атаману Каледину ничего не оставалось, как только застрелиться…