Юрий Мишаткин - Особо опасны при задержании [Приключенческие повести]

Камынин чуть шевельнулся.

— Ну! — прикрикнул Полетаев. Не имея возможности одновременно следить за двоими, он перевел взгляд, а с ним и пистолет с Камынина на Саида, потом обратно на Камынина, отчего на миг один из диверсантов оказался вне поля наблюдения.

И этого мига было достаточно Саид-беку. Натренированно и заученно, не вынимая руки из кармана, он выстрелил сквозь ткань кителя в молодого сержанта, зная, что не промахнется.

Полетаев отлетел в сторону и выстрелил в Камынина, затем в Саида.

«Зря это я… — подумал сержант госбезопасности. — Поспешил… — Он упал, больно ударившись плечом о спинку стула и, чтоб увернуться от выстрелов, резко перевернулся. — Зря…» — вновь подумал Григорий и собрался было вскочить, но на него навалилась неведомая тяжесть, которая сдавила дыхание, сделала руки бессильными, веки налила свинцом.

Последним, что мелькнуло в сознании сержанта госбезопасности, проваливающегося в небытие, было опять же недовольство собой, своими поспешными действиями…

В горнице пахло порохом. В углу под божницей сидел, скрючившись, Федор Камынин, в стороне, с оскалом рта, лежал Саид-бек, рядом Мокей Ястребов. У двери, продолжая сжимать в руке «ТТ», привалился к стене Григорий Полетаев…

Снег на дороге раскис, смешался с вязкой глиной, образуя грязные лужи. Забитые почерневшими сугробами низины пропитались сочащейся вешней водой и стали непроходимыми. Лед на Медведице вздулся, посинел — до ледохода оставались считанные дни.

Курганников стоял на крыльце и жмурился на яркое солнце.

Услышав хлюпанье воды, лениво разжал веки.

По проулку, опираясь на суковатую палку, шел казак со спутанной нерасчесанной бородой. Не глядя себе под ноги, он ступал в лужи, зарывал в них сапоги, отчего ошметки грязи попадали на шаровары с нашитыми на них потускневшими лампасными лентами. Позади казака вышагивал Фиржин.

— Куда теперя? — не оглядываясь, спросил старик.

— Прямо! — приказал Фиржин и брезгливо обошел лужу.

— Перекурить треба.

— Потом накуришься.

Казак послушно зашагал дальше.

«Стар и немощен, чуть ли не на ладан дышит, — отметил Курганников. — По сведениям же ему пятьдесят с гаком. Неужели так жизнь скрутила?»

У клуба старик с Фиржиным остановились.

— Ну и ходок! — Фиржин провел ладонью за воротником шинели. — Еле поспеваю. Клюка, что ли, помогает таким шустрым быть?

Старик хмуро потребовал:

— Веди уж.

— Да пришли.

Казак поднял голову и из-под распущенных мохнатых бровей снизу вверх глянул на возвышающегося над ним Курганникова.

— Здорово, Горбунков! — поздоровался руководитель десантной группы. — Тимофеем Матвеичем кличут?

— Угадал, — угрюмо буркнул старик и язвительно добавил — Как хошь зови, лишь бы в печь не клал, гражданин начальник.

— Почему «гражданин»?

— Так мне привычней. Для меня товарищ — серый волк.

— В лагере привык начальников гражданами звать? Или на высылке в Красноярском крае?

Старик повел плечом:

— За осемь годков жизни в зоне и пять в лесхозе ко всему стал привычен. Допрос приехали снимать? Иль в район повезете? Тогда сразу скажу: я свой срок от звонка до звонка оттрубил и под чистую вышел. Не беглый.

— Но без права проживания на родине?

Старик насупился, свел на переносице брови, грузней оперся на палку.

— Чего же ты, Матвеич, опять супротив закона пошел? Кажись, грамотный, в лейб-гвардии Атаманском полку служил, до вахмистра дослужился. Шашкой с темляком награжден за храбрость. Сколько ты ею в Питере рабочих на демонстрациях порубал, сколько своим конем потоптал? Не считал? А у господина Мамонтова скольких большевиков к стенке ставил и без зазрения совести расстрелял? Скажешь, что тоже подсчет не вел? Иль память к старости отшибло? Могу напомнить, как окружной атаман тебя лобызал и деньгами богато одарил, как атаман Краснов в Ростове жал руку. Цела его бурка или износилась? Та самая, которую тебе за заслуги перед отечеством его превосходительство со своего плеча надел?

В глазах старика зажегся огонек. Тимофей Горбунков перестал сутулиться, стал выше ростом, забыл о палке.

— Желаешь спросить, откуда я все про твое прошлое знаю? Ведь этого даже в твоем лагерном личном деле нет. Потому как сумел скрыть от органов и суда. Не то бы вышку получил. Чай, точит думка, откуда мне ведомо про бурку с генеральского плеча? Ведь только двое вас тогда было, ты да Краснов. Мне многое про тебя, Тимофей Матвеич, известно, и такое, что ты сам позабыл или не желаешь ворошить в памяти. — Курганников раскрыл портсигар с выгравированными на крышке буквами «РККА» и предложил старику: — Угощайся московской «звездочкой».

— Обожду, — проглотил собравшуюся слюну старик.

— Ведь просил покурить.

— Расхотелось.

— Как желаешь. А его превосходительство атаман Петр Николаевич Краснов, промежду прочим, тебя хорошо помнит и высоко ценит за честную службу царю и отечеству. И недавно почивший в бозе Кирилл Владимирович тоже не забывал, любил предаваться приятным воспоминаниям.

— Какой Кирилл Владимирович? — дрогнул Горбунков.

— Августейший великий князь. Его величество Романов. Местоблюститель престола русского, старший в роде царском, двоюродный брат убиенного венценосного помазанника божьего, самодержавнейшего, благочестивейшего государя императора Николая Второго! Еще в шестнадцатом году на пасху, в Царском Селе ты на параде лихо рапортовал преемнику царствующей династии, за что удостоился от них благосклонности и похвалы.

Палка выпала из рук старика. Но Горбунков не стал нагибаться за ней. Он сделал нетвердый шаг к крыльцу, сорвал с головы шапку.

— Перекрестись, — разрешил Курганников. — Ты не ослышался. Мы знали за кордоном, что вахмистр Тимофей Матвеевич Горбунков остался верен святому делу освобождения нашей великой и неделимой отчизны от большевиков, полон решимости вновь встать под боевые знамена Войска Донского.

— Ваше благородие… Верой и правдой… — стараясь побороть дрожь на губах, поспешно забубнил старик. — Все энти годы… Думал, уж не дождусь…

— Полно, успокойся.

Боясь не устоять на подкосившихся ногах, Горбунков налег грудью на перила и восторженным взглядом «ел» Курганникова.

— Много лестного наслышан о твоей непримиримости к нашему врагу и выпавших тебе за это невзгодах в большевистских тюрьмах и лагерях. Теперь-то, надеюсь, закуришь?

Горбунков неловко подцепил корявыми пальцами в портсигаре папиросу и сунул ее под прокуренные усы.

— То-то же, — похвалил Курганников. — Если бы не открылся — напомнил еще кой-чего из твоей биографии, что известно единицам, а всякие оперы из энкавэдэ понятия не имеют. Перейдем к делу. Сколько в хуторе партийцев?