Иван Катаев - Сердце: Повести и рассказы

Но борщ был, верно, наваристый.

В конторе зачем-то истопили печку, духотища. Блохин проверял записи в трудкнижках, годовалая дочка его катала по полу спеты. У стенки стоял ампирный диванчик из урусовского дома, продранный, с вылезшими пружинами, доживал свой век. Сказал Блохину насчет листков с доходами, чтобы сегодня же расклеил по всем бригадным дворам; выбрали с ним на каждую бригаду по две показательные семьи, тоже включить итоговые цифры в объявления. Позвонил в политотдел, Апресяну. Как дела? Вошел полоумный слесарь Макарыч, обвязанный поверх картуза шерстяным платком, сел к столу, как всегда настрочил заявление на международном языке о выдаче ему пяти тысяч рублей в премию за изобретение. Калманов уже знал, что резолюцию нужно написать тоже на международном языке, начертил на уголке закорючки. Макарыч удовлетворился, но сейчас же пристал с проектом, как переносить с места на место железные дороги. Насилу отвязался от него; пообещав непременно рассмотреть, вышел из конторы.

А ведь способный работник был, еще в июне, в дни просветления, отлично отремонтировал жатки.

На той стороне села, в конце широкого оврага, как четырехугольный кусок неба, лежал пруд, копанный, говорят, еще крепостными. За оврагом на пригорке длинно стоял новый скотный двор, до середины перекрытый железом, из другой половины торчали голые стропила, и начали крыть соломой. Фатеев немного не рассчитал с железом. Спустился по бурому глинистому склону в топкую низину, прободенную копытами стад, легко взбежал на пригорок. В хлеву работала плотничья бригада, настилала полы. Досок не нашлось, Милованов, бригадир, придумал мостить шестиграпными торцами, вытесанными из березовых обрубков, зазвал посмотреть, ладно ли. Калманов походил, потопал. Торцы плохо пригнаны, кое-где торчат один над другим.

— А жижа у нас не будет застаиваться в этих впадинах?

— Насчет этого не беспокойтесь, товарищ начальник, утрамбуем, подтешем, будет как паркет.

— С застеклением как?

— Фатеев говорит, на все окна не натянем, придется через одно заваливать соломкой. Да свету-то хватит.

— Ну, старайтесь, ребята, до холодов все надо закончить, а то скотина мерзнуть начинает по почам. — И направился к выходу.

— Товарищ начальник, еще на минуточку. У меня к вам вопросик один.

Милованов смущенно потупился, шаркая ногой по торцам.

Этот острогрудый горбун с необычайно свежим и чистым детским лицом, с большими карими глазами под тенью шелковых ресниц давно уже занимал Калманова. Фатеев как-то назвал его парнем с фантазиями. Известно было, что Милованов, здешний онучинский житель и колхозник, из ревности застрелил свою жену и года два отсидел; его выпустили до срока за примерное поведение. Видимо, в домзаке он кое-что подчитал и на досуге пораздумал. Язык городской, но голова, кажется, путаная.

— Чго скажешь, товарищ Милованов?

— Видите ли, товарищ начальник, я вот составил одно предложение и не знаю только, куда направить. Не то прямо в центр, в Москву, не то к вам, в политотдел.

Застенчиво поглядывая из-под ресниц, он очень сбивчиво изложил суть своего предложения. Нужно немедленно снести все село Онучино и выстроить один большой дом, этажей в пятнадцать, или, на худой конец, три дома немного пониже. Тогда на отопление пойдет меньше дров и освободится много пахотной земли. Других мотивов у него не подыскивалось.

Калманов еле сдержал улыбку. Но, черт побери, тут какая-то карикатура на его собственные мысли. Уж не смеется ли тот над ним? Нет, горбун смотрел серьезно, с тревогой ждал ответа.

— Как бы тебе сказать, Милованов. Торопишься ты немного. Конечно, ничего невозможного в твоем предложении нет. Через год, через два, как подымем доходность колхоза, будем строить хорошие жилые дома. Ну, не в пятнадцать этажей, поменьше, а все-таки вполне оборудованные, красивые. Еще раньше того, вот только управимся с картошкой и зябью, соберемся и подумаем, как ворошиловцам уже и в эту зиму зажить поудобней, почище. Но сейчас-то, ты пойми, милый друг, как мы осуществим твое предложение? Сам знаешь, строительных материалов у нас нет, денег тоже не хватит. Так что мой совет тебе, ты пока своего предложения никуда не посылай, продумай его хорошенько. Вот кончим скотный двор, так нам бы в этом году хоть баню построить общую. Нет же у нас ни одной, прямо стыд. Баня, пожалуй, это самое первое дело теперь. А с этажами своими ты немного погоди, придет и для них время.

— Конечно, можно и баню, — уныло согласился Милованов. — А только...

Калманов попрощался и вышел с беспокойным чувством. Смешно, разумеется, но как яге в других-то масштабах? Деревня хочет стать городом, огромные приподнявшиеся пласты людей, и тут же земледельческое производство, пространственность. Совсем другая планировка. Нет, это надо продумать, продумать как следует.

А парень-то немного без винтика, но до чего хорош. Это у него просто инерция строительства; поставили скотный двор, и уж кажется ему, что все может, все одолеет, руки чешутся.

Ну и народ. Макарыча, того вон и свихнуться-то угораздило на изобретеньях и проектах.

Сам не заметил, как в раздумье забрел в старый яблоневый сад, начинавшийся позади стройки, огляделся. Редкими рядами стояли дряхлые, раскоряченные дворянские яблони, голые сучья их не застили солнца, оно скользило по свежевыбеленным стволам, лежало, искрещенное тенями, на черной земле перекопанных кругов, на блеклой траве, усеянной опавшими листьями. Невдалеке, за деревьями, багровел кирпич округлой силосной^виши. Ворошиловцы поставили ее на фундаменте урусовского фамильного склепа, его снесли, кажется, еще в семнадцатом году. Калманов постоял, прикрыв глаза, послушал неколеблемую тишину, пошел в глубь сада. Где тут стоял барский долг, он еще весной не мог дознаться, никто хорошенько не помнил, а следов никаких не осталось.

Открылась яркая полянка, пасека, отчетливо, как вырезанные, строились в ряды аккуратные домики ульев. Из сторожки вышел дед в тулупе с поднятым выше головы воротом.

— Летают еще?

— За взятком-то? Нет уж, где теперь, только носик высунут из легки и назад скорей. Холодно. Я вот и сам нынче согреться никак не могу; видно, уж не касается меня больше солнышко.

Меду выдали, помнится, по семи граммов на трудодень, ничего, и это доходец.

За пасекой мелкоросло и просторно раскинулся молодой сад, разбитый Фатеевым на пяти гектарах, тоненькие привитые саженцы, обещающие первый сбор лет через пять, не раньше. Старые помертвевшие урусовские яблони тогда пойдут на дрова, в печку. Каким-то будет Онучино в те, едва мерцающие годы? И что будет со мной, и придется ли попробовать эти яблоки?

Калманов шел по тропинке, вьющейся в зарослях пожухлого бурьяна; прицеплялись репьи, длинные, прозрачные нити паутины, пролетая, касались лица. Впереди заголубели, спадая к пруду, капустные огороды, от их светлой железной свежести будто еще сильней засияла окрестность.