Владимир Дудинцев - Белые одежды

— Где вы берете ваш колхицин? — спросил Саул.

— Колхицин? Вот он! Могу показать, кто не видел. — У Светозара Алексеевича в руке уже ярко белел флакон с порошком. Академик высоко поднял его. — Подарил эту вещь для передачи Ивану Ильичу доктор Мадсен, чью статью я сейчас… Один из крупнейших…

— Махровый реакционер, генерал от вейсманизма-морганизма, — вставил Саул.

— Один из крупнейших исследователей растительной клетки, автор нескольких известных сортов картофеля. Он передал это для Ивана Ильича. Это чистый белый колхицин, редчайшей чистоты, нигде не найдешь такого, даже за золото…

— Он вам колхицин, а вы и хвать… Поймите, он же вас за руку взял и в стан расистов!

— Ох… — вздохнул Светозар Алексеевич и повел усами в сторону Саула. — Прямо хоть караул кричи. Я вам толкую простые вещи. Как этого не понять? — заговорил он тихо, но почему-то эти тихие слова стали особенно слышны. — Что украшает народ? Деятельность. Ее плоды. Вот передо мной… перед нами неоспоримый плод… Который должен украсить… Товарищ Брузжак требует, чтобы я этот плод вытравил, живьем закопал. Потому что плод получен вопреки построениям «корифея». Кое-кто за этим плодом, к тому же, охотится. Что же делать? Как спасти и плод, и наш приоритет? Писать товарищу Сталину? Уже писано, не помогло, чуть не испортило дело…

— Хулиганство! — отрывисто, но без огня выкрикнул кто-то в зале.

— Погубить? — Светозар Алексеевич словно не слышал выкрика. — Это можно. Это даже патриотично: не будет опорочен «корифей», сохранится «авторитет академика Рядно». Но я решил не губить плод. И спасти если не автора, то хоть его имя.

В зале начал расти шум.

— Еще полслова, — сказал Посошков, складывая перед собой обе руки в острую лодочку, обращаясь к залу. Федор Иванович закусил губу от тихой боли.

— Ну почему бы вам не восхититься моей непримиримостью! — небывалым трубным стоном воззвал Светозар Алексеевич. — Почему вас не радует честность, прямота, верность принципам? Почему бы вам не порадоваться, что такие есть среди вас? А полтора года назад, когда я каялся перед вами и вы знали, что я лгу и совершаю низость, низость! — почему вы аплодировали? Почему вы все так настаиваете: соверши опять подлость, сдайся, пади и будешь наш!..

— Больше не поверим! — крикнули вдали.

— Светозар Алексеевич, я вынужден вас прервать, — тоже отрывисто и без огня возгласил Варичев. — Это уже спекуляция.

— Да я и сам больше ничего не скажу, — тихо и твердо проговорил Посошков. — Я — пас. Ведите совет без меня.

И он сложил руки на груди.

— Как, товарищи? Откроем прения? — дав улечься шуму, спросил Варичев. Саул сказал ему что-то. Варичев показал голубоватые глаза и кивнул. — Саул Борисович предлагает заслушать и Дежкина. Федор Иванович! К вам вот есть… несколько вопросов. Вот это сочинение… Статья о новой работе Стригалева… Ею воспользовался Посошков для доклада на конгрессе. Это и есть та работа, которую вы готовили по плану, утвержденному академиком Рядно?

— Да. Эта самая. Одна из работ.

— Ах, у вас еще есть?

— Конечно! Задуман ряд работ.

— В каком же они свете будут рисовать…

— Проблема еще не решена, — сказал Федор Иванович.

— А общее, общее направление?

— Разумеется, оно соответствует утвержденному плану.

Варичев с угрюмым интересом взглянул на него.

— Это действительно так? Федор Иванович, мы с вами ведем здесь серьезный разговор.

— Действительно так.

— А как же эта, которая…

— Я не мог отрицать бесспорное достижение. Если бы я попытался игнорировать его или уничтожить… на чем настаивают здесь некоторые… Меня бы в тридцатых годах назвали за это вредителем, врагом народа. Не могу так рисковать. Пусть врагом называют тех, кто настаивает…

— Слушай, старик… — начал было Саул.

— Вы мне не подали руку при встрече. И подчеркнули это словесно. Значит, я вам уже не старик. Имейте в виду, к таким вещам я отношусь серьезно.

— Федор Иваныч! — раздался сзади него зычный бас Анны Богумиловны. — Ты хороший же парень, что ты нашел интересного у этого монаха, у Менделя?

— Он, Анна Богумиловна, хоть и монах, а не побоялся объективную истину под носом у самого бога подсмотреть. И заявил об этом. А вот наши монахи…

— Значит, вы считаете, что законы Менделя — объективная истина? — спросил Варичев.

«Черт, быстро же я дал себя накрыть», — подумал Федор Иванович.

— Опыты Менделя я повторял, и результат был тот же, — сказал он.

— Где вы их повторяли? — спокойно спросил Варичев.

«Опять подставил бок», — подумал Федор Иванович.

— В Москве, в институтской оранжерее. Их результаты отражают закономерность, существующую вне нашего сознания. Отрицать это будет невежеством или притворством.

— Скажите, Федор Иванович… Правильно я вас называю? — холодно обратился Саул. — Вот это сочинение… Вот это, о грибе якобы… Напечатанное в «Проблемах»… Это чья работа?

— Моя! — послышался запальчивый тенорок Светозара Алексеевича. — Я провел исследование, я установил, что это не серая ольха, а та же береза, пораженная болезнью, и я написал работу. Могу и черновичок показать…

Целую минуту после этих слов длилась тишина. Потом по залу пошел легкий шум — люди приходили в себя, они не привыкли к такой дерзости.

— Докатился… — послышался голос из зала.

— Зачем псевдоним взяли? — крикнул кто-то сзади.

— Разумеется, чтобы скрыть имя подлинного автора, — как бы отмахиваясь от мухи, бросил через плечо академик.

— Впервые вижу такое рыцарство! — покачал головой Брузжак. — Наперебой спешат захватить пальму реакционности!

Он взглянул на Варичева, как бы сладко потягиваясь, встал и пошел к трибуне — говорить речь. И исчез в этом ящике, только чуть был виден черный, протертый посредине войлок его волос.

— Надо, надо, товарищи, наконец… Наконец и навсегда! Покончить с остатками непомерно затянувшейся дискуссии, разоблачить и разгромить до конца антинаучные концепции менделистов-морганистов-вейсманистов, — он на высоких нотах капризно проныл эти слова, и пение его не обещало ничего хорошего. — В наших вузах преподается история партии, преподается курс ленинизма. И рядом в щелях прячется живучая моргановская генетика. А теперь схоласты, осмелев, даже нападают в открытую… Не пора ли, товарищи? Не пора ли нам почистить эти щели партийной щеточкой? С кипяточком!

«Попробуй, разберись, что он в это время думает», — Федор Иванович, слушая Брузжака, с исследовательским интересом вникал в его интонации. Зная Саула, он видел, что сейчас карликовый самец принял свое очередное обличье и занимается любимым делом. «Что же он думает в это время? — не отставал вопрос. — Не может быть, чтоб он так думал. Он создает образ, читает роль. Речь идет отдельно, а собственные мысли — отдельно».