Алексей Новиков-Прибой - Повести и рассказы

Навстречу Чертовой Свахе из дальних комнат выходит наш Камбузный Тюлень. Его сопровождает девица, худая, с желтым, как оберточная бумага, лицом.

— Фу ты, ну ты! Диво какое — и Власов здесь! Сегодня все прут к Чертовой Свахе, точно корабли в гавань. А что это, брат, сидишь ты с таким видом, ровно укусить кого хочешь?

— Ничего.

— Ничего, а морду в ижицу свело!

— Зато твою на казенных харчах раздуло, — хоть на салазках катайся.

Чертова Сваха приносит тарелку огурцов.

— Кушайте, соколики! Сегодня только с грядки.

Залейкин вскидывает на нее озорные глаза.

— Эх, Лукерья Ивановна! По видимости вашей — вам бы только адмиральшей быть. Боюсь смотреть на вас: а ну да свихнусь от любви…

— А что ж? В сорок два годка — баба еще ягодка.

— Осенняя, кислая, — вставляет кто-то.

Зобов обводит всех мутными, как слюда, глазами.

— Узнал я от старшего офицера, завтра на испытание идем, а на следующий день, вероятно, в поход отправимся. Конец нашему веселью. Опять начнутся мытарства для грешных душ. Поэтому кутнем сегодня, братва!..

— Кутнем! — отзываются другие.

— Раздуем кадило, чтобы всем чертям жарко стало! — весело бросает Залейкин.

Я пью всякую дрянь, много пью, но не могу заглушить своей тоски и позабыть Полину.

Зобов мрачно бормочет:

— Земля сорвалась со своей орбиты. Мир потрясен. Народы ополоумели. Льются реки крови. Куда примчимся мы на своей планете?

— Брось ты про планету! — просит кок.

— Молчи, Камбузный Тюлень! Ты два года заграницей плавал, да?

— Ну и что же?

— Оказывается, там все продают, кроме ума, — вернулся дураком.

— Не дашь ли мне взаймы своего ума? А то сковородки нечем подмазывать.

— Э, да что с тобой толковать! Ты еще сер, как штаны пожарного…

Чертова Сваха рассказывает конопатому матросу:

— Покойник-то мой, боцман, не к ночи будь помянут, души во мне не чаял. Бывало, как вернется из плавания, так что же ты думаешь? До того ярь его обуяет, что при виде меня прямо сатанеет. Ласкать начнет — все мои ребрушки трещат…

Она говорит мягко и плавно, точно катится на велосипеде по ровному асфальту. Рука ее лежит на коленях кавалера, и я вижу, как его лихорадит.

Залейкин оставил свою подругу и теперь пристает к Чертовой Свахе.

— Лукерья Ивановна! Благодетельница всех странствующих, путешествующих и ныряющих! Разрешите на гармошке сыграть да спеть что-нибудь. Не могу жить без музыки…

— Право руля! — командует она решительно. — Мне еще не надоело на воле жить. Хочешь, чтобы архангелы сюда заглянули?

Залейкин ругается. Потом забирает свою двухрядку и уходит на улицу.

Разгул усиливается.

Я не помню, какая из девиц на этот раз была моею женой.

Тихое утро. Небо — голубая бездна. Море — отполированный хрусталь. Неподвижный воздух накаляется зноем.

«Мурена» идет ровно, послушно, огибает суда. Выходим за каменный мол. Начинается поле минного заграждения. Приходился идти по фарватеру и постоянно поворачивать то вправо, то влево.

На рубке стоят офицеры. Командир, как всегда, серьезен и сосредоточен. Старший офицер Голубев улыбается утреннему солнцу. Минный офицер почему-то оглядывается на берег.

Кругом столько света и блеска, а в измученной душе моей глухая полночь. Я стою на верхней палубе и не слушаю, о чем говорят другие матросы. Одна мысль занимает меня — мысль о Полине. Как это случилось, почему она решила отравиться? Не могу найти успокаивающего ответа.

«Мурена» острым форштевнем разворачивает хрусталь и все дальше уходит от гавани.

Начинаем приготовляться к погружению — задраиваются люки.

Я спустился внутрь лодки.

Пахнет жареным луком. Это Камбузный Тюлень что-то готовит на своей электрической плите. После вчерашней пирушки он распух, точно от водянки, глаза кровью налиты.

— Как дела?

— Дела, как сажа бела, и сам чист, как трубочист. Башка трещит, точно в ней дизеля поставлены. А опохмелиться нечем.

Камбузный Тюлень вдруг завернул художественно-забористую ругань. Оказалось, что он по ошибке бросил перец в компот. Засуетился, схватил кастрюлю, но тут же столкнул на пол жаровню.

— Уйди, пока не огрел чем-нибудь по башке! — кричит на меня и еще пуще ругается.

Матросы смеются.

Прохожу за непроницаемую перегородку, в свое носовое отделение.

Зобов мрачен и часто глотает воду.

Залейкин стоит перед зеркалом и той же щеткой, которой он чистит сапоги, приглаживает маленькие усики и прямой пробор на голове. Поучает команду:

— Если хочешь иметь хорошую жену, то выбирай ее не в хороводе, а в огороде.

Смех других меня только раздражает.

Гул и стук дизелей точно оборвался. Лодка движется при помощи электромоторов. Балласт принят частично. Идем в позиционном положении, имея самую малую плавучесть.

В тишине слышен сердитый шепот:

— Анафема! Людей хочешь чадом отравить!..

Я догадываюсь, что это кто-то обрушивается на кока.

И опять тихо, как в пустом храме. Только из машинного отделения доносится дрожащий ритм моторов.

Лодка, герметически закупоренная, продолжает свой путь. По переговорной трубе долетает до нас распоряжение увеличить балласт концевых цистерн.

Засвистел воздух, яростно захрипела цистерна, глотая соленую воду. А вслед за этим в лодку ворвался другой шум — шум грохочущего потока. С ним смешался крик, вой людей. Ничего нельзя разобрать. В носовое отделение, за непроницаемую перегородку, врывается несколько матросов и старший офицер. Мокрые все, с искаженными лицами. Торопливо задраивают за собой железную дверь, точно от напавших разбойников. А за нею раздаются выстрелы. Кто кого бьет? Почему?

Я застыл на месте, раздавленный катастрофой. У других втянутые в плечи головы, точно в ожидании неизбежного удара. Чувствую, как уходит из-под ног палуба. Это «Мурена» опускается в бездну. Все быстрее и быстрее. Проваливается в пучину, словно брошенный кусок железа. Я набрал полную грудь воздуха и не дышу. А вода продолжает врываться внутрь лодки, грохочет и рычит, как водопад мощной реки. Увеличивается тяжесть нашего суденышка. И сам я будто наливаюсь свинцом. Ноги прилипли к палубе — не сдвинуть их. Ах, скорее бы прекратился этот оглушительный рев потока! Я ничего не могу сообразить. Мне кажется, что гибнет мир, с треском и гулом проваливается куда-то земля…

Толчок под ногами. Лодка на дне моря. А через несколько минут в носовом отделении водворяется могильная тишина. Вопросительно смотрим друг на друга безумными глазами.

— Ничего, ничего… Не волнуйтесь… Сейчас разберемся, в чем дело…

Старший офицер старается успокоить нас, а у самого прыгают посиневшие губы.

Светло горят электрические лампочки, словно ничего не произошло. Это дает возможность хоть немного прийти в себя.