Алексей Новиков-Прибой - Повести и рассказы

На мгновение все в избе онемели, словно задохнувшись, но сейчас же шумно и бурно бросились на улицу.

Навстречу им важно, не спеша вылезал из тарантаса высокий и широкоплечий мужчина в гвардейской форме. На круглом, с заплывшими черными глазами, лице густо распушились большие усы, а от них вплоть до висков простирались курчавые бакенбарды. На плечах Петра было по три унтер-офицерских кондрика, а на груди красовалась медаль за отличие. Заметив выбегавших из избы людей, он задрал кверху голову, удивленно посмотрел на них и, точно маршируя, двинулся навстречу.

Первая бросилась ему на шею мать.

— Петенька, родной!.. Ясное мое солнышко… Господи… счастье-то какое!..

Едва выговаривая слова, она долго целовала лицо и голову сына, а по морщинистому лицу обильно текли слезы.

Сын, согнув широкую спину, поддерживал мать под мышки, деревянно ворочал головою из стороны в сторону и невнятно мычал.

— Ну, ладно тебе, старуха, другие ждут, — вытягивая губы, сказал Петр.

С Петром обнимались и целовались сначала отец, брат, жена брата, — он позволял всем троекратно приложиться к щекам и пыхтел, а когда наконец, зардевшись, к нему подошла Матрена, он вдруг остановил ее, выдвинув вперед большую красную руку.

— А ты тут без меня как жила? Честно? — строго спросил он, и его бакенбарды подвинулись к ушам, а усы ощетинились.

Матрена, вздрогнув, опустила глаза, оросившиеся слезами.

— Что ты, Петенька, господь с тобой! — торопливо вступилась за нее свекровь. — Да она тише воды, ниже травы.

— Верно, верно, — ласково подтвердил отец, подталкивая сноху к сыну.

Искривив лицо усмешкой, солдат подмигнул отцу.

— Ну, ладно, я обо всем дознаюсь.

И позволил жене, как всем, трижды поцеловать себя.

Пошли в избу, неся грузный багаж солдата.

Яшке отец не понравился; мальчика испугали бакенбарды, — солдат напомнил ему пристава, который прошлой осенью свел у них за подати коров, после чего все плакали, а Яшке перестали давать молока. На улице он не подошел к отцу, мать в радостях забыла о нем, а когда вошли в избу, он незаметно шмыгнул на полати и, высунув оттуда голову, как зверек, наблюдал за всем, что происходило в избе.

— Где же мой сын? — спохватился солдат, строго оглядываясь.

— Яшек, внучек! — позвала бабушка. — Куда он, пострел, запропал?

— Он тут был, — сказала мать, виновато суетясь.

— Как же ты мне его не представила? — постукивая ладонью по столу, начальнически спрашивал Петр. — Где же он, а?

Из сеней чей-то голос предательски сказал:

— На полатях!

Мальчика пришлось стащить насильно. Он сопел и отбивался.

А когда все-таки его поставили перед отцом, — опустил упрямо голову, не желая взглянуть ему в лицо.

— Ты чего же не глядишь на меня? — спросил отец.

Яшка еще ниже склонил голову, засунул в рот палец.

— Какой ты, брат, неуч, — сказал солдат, наклоняясь и поднимая сына, чтобы поцеловать его.

— Не бойся, Яшек, — ободрял дедушка. — Видимость у тебя, Петруха… внушающая, вот он и оробел…

Яшка вдруг заплакал и, вырываясь из рук отца, начал бить его руками и ногами.

— Э, паршивец! — Петр неосторожно толкнул сына, мальчик упал на пол, завизжал, как поросенок, и, вскочив, стрелой вылетел на улицу.

— Хорошо обучила, нечего сказать! — укорил солдат жену, метнув на нее сердитый взгляд.

— Вишь, испужался, — робко оправдывалась Матрена. — А то он страсть какой ласковый! Подожди, Петенька, он пообыкнет…

— Для кого Петенька, а для тебя Петр Захарыч! — оборвал ее муж.

Жена, ежась, потупилась, а мать вздохнула:

— Ох-хо-хо!

— Зря это ты, Петр, — заметил Захар, укоризненно качая головой. — Это, брат, зря! Жена у тебя — глава богу — всем на зависть, а ты… ты погоди…

В избе воцарилась неловкая тишина. Лица стали пасмурными.

Вошли соседи и, здороваясь с солдатом, нарушили яростное молчание. В избе снова все ожили, завертелись, заговорили. Бабы накрывали на стол, Федор принес четверть водки, а Петр, раскрыв чемодан, начал раздавать подарки. Отцу и брату досталось по паре сапог; матери — большая теплая шаль; снохе — красный с белыми горошками платок. Вынимая вещи из чемодана, солдат важно надувал щеки, и бакенбарды его шевелились.

— А тебе после дам, — сказал он жене.

— Спасибо, Петень… Петр Захарыч, — ответила тихо она.

Раздав подарки, Петр зачем-то вытер руки о штаны, достал из чемодана фунтов пять вареной колбасы, кусок сыра, бутылку малороссийской запеканки.

Мужики, бабы и ребятишки смотрели на него, разинув рты. Все были окончательно поражены, когда солдат поставил на стол большой новый самовар, блестевший, как солнце. В селе чай пили всего лишь четыре семьи. А тут вдруг, шутка сказать, и Колдобины тоже будут чай пить!

— Ну-ну! — послышалось в сенях. — Вот оно как! Ушиб…

Солдат торжествовал.

— Не надо бы эту штуку-то, — сказал ему отец, кивнув головой на самовар.

— Ах, папаша, ну для чего вы так говорите? Я теперича без чаю не могу обойтись!

— Может, оно и так, да только… того…

Старик вздохнул и поскоблил затылок.

— А что такое?

— Недоимка есть, ешь ее мухи! Вот что. Да и хлебца хватит только до масленицы. Нужды много…

— Ничего, папаша, у нас хватит! — Солдат похлопал себя по карману.

— У нас весьма хватит! — повторил он.

Люди зашушукались, завздыхали — в иных глазах загорелась зависть, а иные оттенились грустью и печалью.

Вечером изба Колдобиных была переполнена людьми, в открытых окнах торчали лохматые головы. Всем хотелось посмотреть на богатого солдата.

Он сидел в переднем углу. С правой стороны его отец с матерью таяли улыбками, с левой — тесть, и дальше вокруг стола — остальные родственники. Дошибали вторую четверть, уже слышались пьяные голоса, говорили все разом, перебивая друг друга, никого не слушали. И только, когда раздавался важный голос солдата, некоторые из уважения к нему замолкали.

— Вы то поймите, православные, ведь я за рыжего мерина сорок целковых заплатил, — ерзая по лавке, печально рассказывал тесть солдата, морща изношенное лицо, словно собираясь заплакать. — Можно сказать, всю деньгу убухал. А он, дьявол, слепой оказался! Как это, а?

— Вот пустозвонный балабан! — перебил его кто-то, — Сто раз слыхали это.

— Ублажил ты меня, Петр, ах, как ублажил! — бормотал Федор, хлопая солдата по плечу. — Как хватил я ее, красненькую-то, так, понимаешь ли, в самые кости ударила! Ей-богу!

— Запеканка-то? — осведомился сосед.

— Она!

— Да-а.

Некоторые из гостей пробовали сыр, но, пожевав, сплевывали в руку и незаметно выбрасывали под стол, тщательно вытирая руки о платье.

— А что же сыр никто не ест? — спросил солдат.

— Да без привычки не по нутру он нам, — объяснил один из гостей.