Николай Глебов - В степях Зауралья. Книга вторая

— Нет, мол, не знаю такого. Был у нас в татарской слободке торговец Гумиров Ахмет да сбежал. А насчет Гомера не слыхал. А он, контра-расстрига, схватился за бока и давай ржать, как жеребец.

— Забавный ты, ховорит, человек. Гомера в трамотских списках потерял, — и опять за свое: — Гы-гы-ха-ха!

— Балясы точить мне с тобой некогда, а коня представь к девяти часам утра, — говорю.

Взял у меня бумажку, прочитал это самое предписание, потом поставил ребром на стол и пальцем «чик». Бумажка — на пол.

— Какое ты, мол, имеешь право нашу директиву щелкать. Ежели, говорю, за эту самую бумажку Федот Поликарпович тебя из леворвера может стукнуть, тогда как?

— Уходи, говорит, человече, и без тебя тошно, — махнул рукой, облокотился на стол, уставил глаза в угол и бормочет:

— Уподобился я пеликану в пустыне, стал, как филин, на развалинах дома сего… — Вижу, ровно тронулся умом человек.

Христину Истомин нашел окруженной крестьянами, приехавшими из соседних деревень; девушка в чем-то горячо их убеждала.

Увидев Евграфа, она показала ему взглядом на стул. И как только закрылась дверь за последним посетителем, спросила Истомина:

— Как там казаки?

Евграф рассказал о настроении казачества. Одно только беспокоит: идут разговоры о восстании атамана Дутова. Поликарп Ведерников, захватив с собой оружие, уехал с группой зажиточных казаков неизвестно куда. В Зверинской на заборах появились прокламации дутовцев. В степи было неспокойно.

В первых числах июня 1918 года с железнодорожной станции в Марамыш прискакал вестовой. Был он забрызган грязью, от усталости едва держался в седле. Повернул коня к городской площади и, узнав, где уком, галопом помчался по улице. Кинув на скаку поводья, он соскочил с седла и поспешно поднялся на крыльцо укомовского дома.

— Вы Председатель уездной парторганизации? — спросил он Русакова.

— Да.

Незнакомец прикрыл за собой дверь и в упор посмотрел на Григория Ивановича.

— Чехи захватили власть в Челябинске и Зауральске. Большой отряд белогвардейцев двигается по Закамалдинской дороге на Марамыш.

В кабинете наступила глубокая тишина. Тикали на стене ходики. В раскрытое окно из палисадника доносилась шумная возня воробьев. Русаков, как бы встряхнувшись от тяжелой вести, поспешно взял трубку телефона.

— Соедините с председателем исполкома. Федор, ты? Зайди ко мне. Что? Идет заседание? Прервать. Скажи коммунистам, чтоб не расходились!

Так же он нашел Шемета. Распорядился собрать по тревоге коммунистов.

Собрание коммунистов города было коротким.

— Товарищи! Для молодой Советской республики наступил тяжелый час испытания, — начал Русаков и, нашарив рукой верхнюю пуговицу гимнастерки, расстегнул ворот. — Челябинск и Зауральск пали. Чехи и белоказаки наступают на Марамыш. Опасность велика. — Григорий Иванович выдержал короткую паузу и, вкладывая горячую веру в свои слова, произнес пламенно: — Но мы с вами смело понесем великое знамя Ленина через бури и невзгоды гражданской войны и водрузим его в родном Зауралье!

— Смерть паразитам! — выкрикнул гневно матрос и потряс кулаком.

Собравшиеся вскочили, тесным кольцом окружили Русакова.

начал торжественно Григорий Иванович.

раздался страстный голос Христины. Взмахнув фуражкой, Епифан Батурин загремел басом:

Легкий ветерок вынес слова гимна через раскрытые окна на улицу. Она поднималась все выше, звала к борьбе и победе.

Через час Христина выехала из города. Поднявшись на увал, с которого хорошо был виден Марамыш и косогор, где должны были показаться чехи и белоказаки, девушка прислушалась к призывному звону колоколов. По улицам к городской площади, где было здание уездного исполкома, шли рабочие пимокатных заводов. Проскакал кавалерийский эскадрон конной милиции, чеканя шаг, прошел отряд коммунистов. Их вели Русаков и Батурин. Замыкая колонну защитников города, следовала группа фронтовиков под командой матроса Осокина.

Неожиданно внимание Христины привлек небольшой отряд всадников, ехавший в ее сторону. Впереди на вороном жеребце, заломив кубанку на затылок, в широчайших из красного сукна галифе, в яркой кашемировой рубахе, опоясанный тонким ремешком, на котором болтались две грушевидные гранаты, размахивая саблей, мчался раскосый, смуглый человек. За ним беспорядочной толпой, одетые кто в модную черкеску, кто в цветной башкирский халат или в старую рвань, едва прикрывающую тело, двигались оравшие люди.

Христина узнала анархиста Пашку Дымова, который бежал из города с отрядом, и поспешно свернула в густой сосняк. Погоняя лошадей, всадники скрылись в лесу.

Когда звук копыт дымовского отряда затих вдали, она выехала на тракт.

Солнце осветило яркие кроны деревьев и, кинув ласковые лучи на вооруженные цепи людей, скрылось за косогором.

В ближайшей от города согре раздались редкие выстрелы: конная разведка врага, наткнувшись на заставу защитников города и открыв беспорядочную стрельбу, скрылась. На Марамыш спустилась темная ночь. Стояла напряженная тишина. Лишь изредка послышится сердитый шопот:

— Погаси, курить не велено!

В темноте из дальней согры доносились подозрительные шорохи. Враг готовился к атаке.

Перед утром к Русакову пришла нерадостная весть: белоказаки, захватив власть в Усть-Уйской и соседних станицах, двигались с тыла на Марамыш. После короткого совещания с командирами, сохраняя порядок, отряды партизан отступили от города к Куричьей даче. В Марамыше осталась лишь небольшая группа подпольщиков.

В ту ночь, когда чехи подошли к окраине города, Никита Фирсов спал плохо: ломило поясницу, ныла давно ушибленная рука. Старик несколько раз вставал с постели, поправляя слабый огонек лампады и прислушивался к таинственным шорохам улицы. Не вытерпев, высунулся в открытое окно и, точно ястреб, завертел головой по сторонам.

В темноте стучали колеса телег, порой доносился приглушенный говор людей. Накинув халат, Никита осторожно пробрался в комнату расстриги.

Никодим спал.

— Федорович! А Федорович, вставай!

Тот с трудом открыл отяжелевшие веки и, опустив ноги на коврик, протяжно зевнул.

— Что тебе?

— В городе неладно. Вышел бы ты на улицу, посмотрел.

Расстрига почесал пухлый живот и, не торопясь, стал одеваться.

— Сергей приехал?

— Спит у своей Иродиады, — махнул рукой Никита и оперся на клюшку.