Сергей Крутилин - Грехи наши тяжкие

Гужов не мог прочесть фамилий. Он только прикинул в уме, что не вернулись с фронта сотни полторы мужиков. Среди них не возвратились и двое Севрюковых; вот она — та самая Оля Квашня, с которой он разговаривал, скорбно стоит возле загородки, в толпе баб. Но если Гужов знал уже, куда торопилась старуха, то появление тут Прасковьи было для него в какой-то степени неожиданностью, и теперь он наблюдал за ней. Прасковья подошла к толпе. В этой же кофте, в которой она была у колонки, в черном платке, как и большинство женщин. Бабы возле штакетника расступились, освобождая ей место. Она протиснулась к ограде и стала, сложив руки на груди.

На площади, возле колхозного правления, было тоже много народу — мужиков и баб. Они стояли полукругом, поодаль от крыльца. У самого крыльца строился, толкаясь, пионерский отряд. Девочки в белых фартуках с цветами в руках, мальчики в белоснежных рубашках, такие же нарядные.

Алели галстуки, трепыхалось на ветру знамя отряда — с новым, белым, древком, которое держал щупленький подросток. А за ним, за знаменосцем, стоял барабанщик — серьезный мальчуган в очках.

Пионеры, видимо, ждали команды.

На площади было шумно и торжественно — так бывает лишь весной, когда каждый звук ярок, сочен, слышен на всю округу. Кричали петухи — на той стороне села, за церковью; каркали грачи, облепившие своими черными гнездами ракиту; перешептывались бабы; толкались в толпе и смеялись дети.

Но вот послышались звонкие слова команды:

— Отряд, смирно!

Пионеры замерли. Бабы, окружавшие штакетник, замолкли. Казалось, даже грачи стали каркать тише.

Из колхозного правления на высокое крыльцо дружно высыпали мужики. Какое-то время они толкались, разбираясь попарно. Но когда разобрались, то стало видно, что мужиков не много — человек десять, не более. Колхозники — все, как один, — были в черных костюмах, при орденах. Спускаясь с крыльца правления, они держались строя, сошли вниз, на землю, и повернулись к пионерской колонне. Гужов увидел, что каждая пара мужиков несла по венку.

Остовы венков были из темных еловых веток, увитых цветами. Цветов почти не видать было из-за красных лоскутов с черными надписями, которые трепыхались на ветру.

В машине было душно, и, наверное, надо было выйти на волю, постоять среди баб. Гужов сидел за рулем и смотрел.

Едва мужики с венками встали впереди пионеров, как вся колонна разом повернулась. Четко и дробно застучал барабан, и под его тревожные и короткие удары все двинулись от колхозного правления к братской могиле, огороженной штакетником.

Впереди шел Варгин.

Гужов нисколько не сомневался в том, что этот коренастый мужик — председатель. Так мог идти только первый человек на селе — хозяин. Варгин шагал широко, по-военному чеканя шаг, и эта подтянутость, вернее, собранность, как-то не гармонировала с его несколько мешковатой фигурой.

Рядом с ним — шаг в шаг — шел долговязый майор, видимо, военком.

Валерий Павлович видел Варгина впервые и теперь, присматриваясь к нему, старался понять, где правда о председателе — в словах ли Прасковьи, доярок или в злобном выкрике Ольши Квашни: «Все жулики!»

Гужов ловил себя на мысли, что в каждом человеке он привык видеть потенциального правонарушителя. И сейчас слова старухи были ему ближе, чем разумные речи Прасковьи. Мысленно он уже представлял себе, как через неделю позовет Варгина к себе, покажет ему свое служебное удостоверение и как тот сгорбится.

А пока Варгин шел…

Он шагал свободно, широко. При каждом его шаге позванивали ордена и медали, которыми увешана была грудь. Гужов прикинул, покачал головой: старик всю войну прошел!

За председателем и военкомом не спеша, так же чинно и сосредоточенно, шли пожилые колхозники — седовласые, как Варгин, и тоже при всех наградах. Гужов почему-то решил, что мужики эти, вернувшиеся с войны, механизаторы. Костюмы на их плечах сидели небрежно — не то что на председателе. Им привычнее были замызганные телогрейки и кепки, прикрывавшие от солнца их поредевшие от времени шевелюры. Они осторожно держали в руках венки. Поверх еловых веток трепыхались на ветру муаровые ленты с надписями: «Павшим — от живущих», «Дорогим односельчанам, не вернувшимся с войны».

Поравнявшись с церковной папертью, Варгин свернул вправо — к толпе женщин, стоявших у могильной ограды. Бабы расступились. Кто-то поспешно открыл калитку в ограде, и Варгин, все так же уверенно шагая, подошел к памятнику. Не доходя до могильного холмика, остановился. Остановился и майор, и механизаторы с венками, и пионеры; и на площади стало тесно от людей. Они на какое-то время загородили собой председателя, и Гужов привстал с сидения, чтобы видеть квадратную голову Варгина.

Ветер шевелил его седые волосы. Он приглаживал их ладонью, оглядывал строй. Толкаясь, пионеры и механизаторы становились возле могилы.

Варгин шагнул к памятнику погибшим, повернулся лицом к пионерам, к толпившимся бабам.

— Нас осталось мало! — заговорил он глухим голосом. — Мало нас, кто воевал, кто вынес на своих плечах все тяготы войны…

Ветер порывами теплых волн то доносил его слова, то подхватывал и глушил тут же, и тогда лишь было видно, как Варгин в такт своим словам махал рукой.

— Мало нас осталось, кто не дорожил своей жизнью! — доносилось до Гужова. — Кто лежит вот здесь, в этой могиле, чьи имена высечены на мраморе. Я говорю это вам — молодежь! Ведь вы живете, радуетесь солнцу, любите и трудитесь только потому, что они уже никогда больше не смогут радоваться солнцу, любить и трудиться, — они отдали свои жизни за Родину. Слава им!

Варгин взмахнул рукой: видимо, это был сигнал, ибо пионер дробно застучал палочками, и, постучав ими минуту-другую, он поднял палочки над головой и замер.

Механизаторы и пионеры с цветами разделились на две шеренги. Одна пошла влево, к могильному холмику, а другая вправо — к мраморным плитам. Мужики, наклоняясь, ставили венки к подножью памятника и отходили в сторону. А пионеры укрывали могилу первоцветами, букеты которых были у каждого из них в руках. Вскоре могильный холм словно бы вырос, укрытый голубыми и красными цветами.

А те, кто шел к мраморным плитам с фамилиями односельчан, опускали венки и букеты цветов на землю, на пьедестал.

Делали все без суеты и спешки. Каждый знал свое место: и механизаторы, и военком, а дети. Видимо, каждый из них бывал тут не впервой.

Отдав дань уважения, пионеры и механизаторы отходили в сторону. И как только сомкнулся строй, пионеры вскинули руки над головами, салютуя тем, кто уже никогда не вернется сюда, на землю.

И Гужов, не видавший, как опускают на дно наспех открытой могилы тела солдат, погибших в бою, был потрясен этой молчаливой сценой.