Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

— Убить из-за угла, — ответила Тегран. — Ведь вы, дашнаки-маузеристы, только на это способны.

— Несчастная. Ведь подумай только, твой отец — дашнак.

— Отца не путай. Отец — старик и много пострадал. К тому же он безграмотный.

— Нет, нет, — громким голосом прервал ее гость. — Настанет день, когда и я и он сотнями будем истреблять врагов, всех зарежем. Всех. И за тебя отомстим.

— За меня можешь не мстить. Ведь я же продалась большевикам. Это вы мне твердите уже не один месяц. Так мстите мне, а не кому-нибудь другому.

— Нет, мы тебя отправим в монастырь, если не образумишься, — мрачно заявил Арутюнов.

— Вот как. Ха-ха-ха! В монастырь, — разразились громким хохотом Тегран и Гончаренко. — Вот чудак.

— Долго же ждать придется, — успокоившись, произнесла Тегран. — А теперь вот что, Арутюнов. Надоел ты мне… Ничего у тебя не выйдет, уходи, пожалуйста, и не мешай нам работать.

— А, гонишь, гонишь! — заревел вдруг Арутюнов. — Бесчестная… Своего старого друга гонишь. Я тебе добра желаю. — Лицо Арутюнова налилось кровью. — Нет, пусть уйдет он, русский. Я с тобой говорить хочу.

Гончаренко вспыхнул и вновь поднялся с кресла.

— Нет, сиди, — укоризненно сказала Тегран. Повернув голову к гостю, она резко чеканя слова, произнесла: — Уходи, Арутюнов, и никогда больше не являйся ко мне, слышишь? Понял? Ты жалкий и смешной болтун, хвастунишка и трус. О чем ты со мной хочешь говорить? О родине, о партии или о своей грязной любви ко мне? Снова хочешь предлагать себя в мужья? Ты недостоин дружбы. Уходи и не являйся больше.

— Хорошо… я уйду… — прошипел Арутюнов. — Хорошо я уйду, но запомни. Я буду действовать. Первым падет твой любовник. Он умрет от кинжала.

Гончаренко поднял голову и напружинил мышцы тела.

— Он падет от моей руки. Потом все русские падут. А тогда я с тобой поговорю по-другому. — Голос Арутюнова возвысился до крика. — По-другому буду говорить с тобой. Ты будешь ползать у моих ног, в грязи. А я буду плевать на тебя. Я…

Дальше Арутюнову говорить не дали. К нему подскочил Гончаренко, схватил его, поднял и бросил с силой к стене. Арутюнов охнул от удара. Гончаренко, не помня себя, снова подскочил к нему.

— Брось, Вася. Ну, как тебе не стыдно пачкать руки. Выходи же, Арутюнов, убирайся, пока цел!

Гончаренко повернулся и взглянул на Тегран. Она стояла высокая, стройная, негодующая. Две черных косы порывисто обвили ее шею, а глаза, казалось, излучали голубой огонь. В вытянутой руке она держала браунинг.

— Ну, пошел вон, лавочник!

Тогда Гончаренко взглянул на Арутюнова и еле сдержался, чтобы не расхохотаться, настолько смехотворна и труслива была фигура этого человека: дрожали веки глаз и губы, передергивалось лицо, сгорбилось тело.

Арутюнов неуверенными шагами, пятясь задом, как рак, пододвинулся к дверям, выскользнул за них и опрометью помчался к выходу на улицу.

— Ха-ха-ха, — смеялась Тегран. — Вот еще друг детства. Друг семьи. Типичный национальный герой нашей деревни. У вас, у русских, есть хорошая поговорка: молодец против овец, а против молодца сам овца.

Но лицо Тегран вдруг потемнело.

— Мы заболтались тут с этим… Пора итти на заседание.

Стоял жаркий безветренный полдень.

Гончаренко сидел в кабинете Драгина. Тегран была тут же и, как всегда, говорила с кем-то по телефону, что-то приказывала, кого-то убеждала и требовала сведения.

Гончаренко скучал.

Вдруг тревожно позвонил другой телефон. Драгин оторвался от работы, подошел к телефону, и начал отрывисто кричать в трубку:

— Погромщики… громят магазины. Как? Шесть разрушено? Преувеличиваете. Не преувеличиваете? По-вашему, тысячная толпа? Тегран, вызови Савельева из бронеотряда. Да, да. Сейчас будет. Ну, да. Три места вышлю. Что? Громил арестовывать и направлять в совет. Я буду там. К вам Тегран поедет. Хорошо, и Удойкин. Пока.

Драгин повесил трубку.

— Товарищи, — сказал он. — В городе, оказывается, безобразия. Звонили из совета, секретарь. Оказывается, комиссар Временного правительства, как на зло, уехал куда-то. Военное командование ничего предпринять не хочет. Они на этом хотят нажить капитал. Ну, что же, будем действовать самостоятельно. Где Удойкин? Абрам? Позови их, Тегран. Эти негодяи-погромщики начинают мешать работе. Подрывают силы революции. Разлагают солдат. А потом все это свалят на нас. Хитро задумано. Какие подлецы! Все это звенья одной цепи. Ведь повсюду кадеты распространяют слухи о том, что Ленин приехал в запломбированном вагоне и работает на деньги и по указке немецкого кайзера. Понимаете — одно к другому.

А меньшевики и эсеры-предатели поддерживают эту контрреволюционную брехню и раздувают ее. Боятся нас. Боятся Ленина. Они всюду заявляют, что от Ленина всего можно ожидать. А кадеты говорят, конечно, — бывший каторжник.

Товарищи, действуйте… Ступайте скорей. Обо всем звоните мне. Я же еду в совет.

Гончаренко и Абрам подошли к толпе, запрудившей собою улицу. Навстречу им плелся солдат самокатчик, член большевистской организации. Лицо его, вспухшее, в синяках и кровоподтеках, было в грязи и крови.

— Что с тобой, дружище?

— Сами видите, что, обработали… Громилы избили. Я их стал убеждать прекратить погром, а они набросились на меня, крича, что я контрреволюционер и стою за частную собственность.

— Кто грабит? — спросил Абрам.

— Все грабят. Уже с утра началось. Разнесли винные склады, перепились и пошли. Мы было начали разгонять — вызвали роту солдат. А солдаты постояли, постояли да и тоже принялись набивать карманы. В полк увезли несгораемую кассу. Поставили во дворе. Долго обсуждали, как делить сокровища и как вскрыть кассу.

— Ну?

— Ну, потом прикладами стали лупить. Изломали винтовки. А когда открыли кассу, то нашли в ней ленты да катушки с нитками.

— И что же?

— Очень разочаровались. Но я солдат не обвиняю. Лозунга нет правильного. Что нам, на самом деле, за частную собственность, что ли, агитировать? Вот попробуйте. А я уже… довольно с меня.

Абрам, при помощи Гончаренко, взобрался на кем-то брошенный спичечный ящик и крикнул:

— Товарищи, что делаете? Ведь революцию губите.

Но шум и грохот стоял вокруг. На его слова никто не обращал внимания. На камнях улицы валялись всякие товары, толпа состояла из самых разнообразных людей: суетились, бегали, что-то кричали, разбивали ящики, навьючивали на себя узлы. Многие были пьяны.

— Товарищи, — надрывался Абрам, — что же вы делаете? Позор.

— Чего кричишь-то? — спросил ближний громила, высокий, бритый парень без шапки и босиком, выбрасывая из своих карманов пуговицы и вновь нагружая их запонками и галстуками. — Чего кричишь-то? Что мало тебе? Вон, бери.