Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

— Ни с места! — сказала ближняя маска. — Мы — мстителя за угнетенную страну. Пусть русская собака останется, а девушка идет.

По голосу Гончаренко без труда узнал Арутюнова.

— Хорошо, — сказал он. — Тегран, иди. Не беспокойся.

— Нет… или хорошо. Прощай, Вася. Я отомщу.

— Прощай, любимая.

Тегран быстро скрылась за углом улицы.

— Пойдем, грязная вонючка. Мы сейчас отправим тебя в самое далекое путешествие. Ступай вперед и не оглядывайся.

Гончаренко понял, что погиб. Но страха он не почувствовал. Почему-то в его мозгу пронеслась мысль:

«Дашнаки-маузеристы не имеют пощады к обезоруженным… Да, это говорила Тегран… Ну, и что же. Эх, если бы бомба была!»

— Становись, несчастный, на колени, — загремел над ним голос Арутюнова. — Молись! Последняя твоя минута приближается.

Гончаренко опустился на колени, лицом к своим убийцам и приготовился броситься на них.

— Стреляйте… Нечего комедию разыгрывать.

Вдруг взгляд Гончаренко увидел за спиной людей в масках хорошо знакомую фигуру Тегран. Она делала ему отчаянные знаки, как бы приказывая лечь на землю.

Гончаренко, точно делая молитвенный поклон, быстро пригнулся к земле.

— Кланяйся, ниже, собака.

В этот же миг прозвучали один за другим пять револьверных выстрелов. Ближайший к Гончаренко человек в маске, сжавшись, упал на землю, царапая ее пальцами рук. Другой же быстро повернулся назад и поднял маузер.

Но Гончаренко не дал ему выстрелить. Не вставая с земли, он, как кошка, прыгнул вперед, схватил противника за ноги и повалил его в песок. Падая, маска все же успела произвести два выстрела в Гончаренко. Но Василий остался невредимым.

Дальнейшее было делом одной минуты. Полузадушенный, с выгнутыми назад руками, враг забился, как птица, в сильных руках Гончаренко.

Подошла Тегран, взволнованная и гневная. Она сорвала маску с лица поверженного врага.

— А, Арутюнов. Так и знала. Маузерист. Проклятые бандиты! А этот убит? Да, убит.

— Тегран, — сказал Гончаренко, — ты иди домой, а я этого негодяя сейчас же доставлю в тюрьму. Он не убежит от меня.

— Нет, нет. Сделаем это вместе.

Когда они уже подводили арестованного к помещению совета, Арутюнов взмолился.

— Отпустите меня. Пожалуйста. И на этом кончим вражду. А иначе мои товарищи вам мстить будут.

— Ишь ты, напугал, — усмехнувшись ответил Гончаренко. — Иди, не останавливайся.

Тегран, все время пути сосредоточенно молчавшая, напряженно думавшая над чем-то, воскликнула:

— Нам, Арутюнов, не страшны твои угрозы. С вашей партией нам рано или поздно придется разделаться. Особенно с вами, с маузеристами. Вы не революционеры, а бандиты. Способны вы на убийство из-за угла, да еще на вымогательство денег у своих капиталистов, да еще на сеяние национальной розни.

— Да, — прошипел Арутюнов. — Да, мы ведем террор против угнетателей — русских и турок. Потому что мы защитники народа. И плохо будет вам, если… если…

— Вы не защитники армянского народа, а его злейшие враги. Из-за вас сотни тысяч армян были уничтожены. А такие, как ты, бандиты, вроде Андронника, получали генеральские почести от царя. Нет, вас надо уничтожать.

— Хорошо же, — прохрипел Арутюнов. — Мы посчитаемся… Месть моя будет ужасна.

Дело с убитым и задержанным маузеристом было скоро улажено. Арутюнова тут же посадили за решотку, а труп его сподвижника, оказавшегося мясоторговцем, отправили в семью.

Тегран и Гончаренко уже без всяких помех дошли к себе домой.

На улице они немного задержались.

— Тегран, а может быть, они… дашнаки, на самом деле будут мстить тебе?

— Нет, мне плохого они ничего не сделают. А вот за тобой, Вася, охотиться будут.

— Ну, за себя я не беспокоюсь. Но тебя-то одну я никуда не пущу.

Тегран весело рассмеялась.

— Вася, во-первых, неприятно, что ты считаешь меня беззащитной девочкой. Ты мог бы сегодня убедиться в том, что у меня есть и мужество и крепкая воля. Зачем же ты хочешь корчить из себя моего защитника? Не выйдет у тебя это, роль не подходящая. Иди-ка лучше спать. Завтра дашнаки непременно протестовать будут и, может быть, попробуют выступить. Завтра их день. Нам нужно отдохнуть.

— Тегран, милая…

— Ну, ну, спрячь свои руки.

— Домой не хочется. Такая ночь!

Делегаты продвигались в глубь России с большими трудностями.

На пересадках приходилось занимать места с боем, а иногда и вовсе не удавалось пристать к составу. Тогда Щеткин и Хомутов искренно ругали всех и вся и шли к коменданту просить его о содействии. У коменданта они показывали свои мандаты и говорили:

— Как делегаты с фронту — по военным делам. А тут даже на крыше места позаняты. Разве ж это порядок? Посодействуйте.

В ответ на просьбы и жалобы они получали неизменный ответ:

— Товарищи, понимаю я. Ну, что я поделаю, когда тысяча народу. Подождите, ну, денек-другой, может, что и сделаю.

Все станции, на которых им приходилось задерживаться, были запружены воинскими эшелонами, солдатами, отпускниками, дезертирами, беженцами, мешочниками, составами с военным снаряжением, фуражом, продовольствием, снарядами.

И везде шли митинги. Орали оркестры музыки. Горели кроваво-красные флаги, плакаты.

— Вся Россия едет! Тоже поняли свободу. Не сидится, чертям, дома, — раздраженно ворчал Щеткин. А Хомутов только покачивал головой и сокрушенно вздыхал.

Иногда по трое суток отсиживали они на какой-нибудь захудалой пересадочной станции. И они, отвоевав себе место на перроне, основательно устраивались, разделяли между собою труд. Щеткин тогда шел закупать съестное, доставал и читал вслух свежие газеты, ходил, ругаться с комендантом станции, а Хомутов дежурил у вещей, варил в котелках щи и картошку. Ночью, если не было дождя, они тут же на перроне укладывались спать. Одна шинель служила им матрацем, другая одеялом, между ними покоились винтовки, и делегаты, обнявшись, как братья, крепко спали, покрывая своим телом оружие.

Чем ближе к центру России подъезжали они, тем становилось свежее. Стоял сырой, холодный, туманный сентябрь месяц, предвещавший лютую зиму. Часто, лежа на крышах теплушек, прижимаясь и грея друг друга телами, друзья вспоминали свой полк, знойное южное солнце и давали друг другу торжественные обещания не задерживаться долго — Щеткину в Москве, а Хомутову у себя, в Дарьевском.

— Посмотрим, как люди живут, да и назад. Чего тут околачиваться. Поедем в полк — все с ребятами веселее, — много раз говорили они друг другу.

— Да и вестей, чай, ждут, товарищи. Выбранные мы ведь. Надо рассказать, как и: что, — неизменно добавлял Хомутов.

В трех часах езды от последней пересадки, где Щеткин должен был сесть на московский поезд, они распрощались.