Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

— Ты, Черных, с ребятами ступай на конский завод. Давай лошадей безлошадным или у которых плохонькие… Понял?

— Лады.

— А ты, Печкин с Ильяшенкой, — к ферме. Тоже смотри — корову, бычков давай с толком. Кому корову или бычка. А я тут с ребятами. Следите, чтобы по-честному.

А тем временем передние ряды крестьянской массы, запрудившие весь двор, уже ломали двери и били стекла в окнах.

Наконец выломанная дверь с треском упала внутрь. Павел Хомутов с тремя крестьянами тут же забегал по комнатам в поисках помещика и его семьи. Но, кроме повара и служанки, страшно напуганных вторжением вооруженных людей, в целом доме никого не было.

— Говорите, где бары! — приставал к ним Павел.

— Не знаю, родимые! Может, гулять ушли. Ой, что же это такое, господи!

Хомутов с тремя крестьянами побежал обыскивать парк.

Но среди деревьев стояла сырая, непроницаемая мгла.

— Эх, убежали, — с надсадкой вырвалось у Павла. — Где их в потемках сыскать.

— Да чего искать, пойдем обратно.

В помещичьем доме было полно крестьян. Что только попадалось под руки, тащилось ими во двор: и ковры, и занавеси, и мебель, диваны, стулья, столы, гардины, шкафы, картины, посуда. Ничем не брезгали крестьяне.

Вот двое бородачей, ухватившись за рояль и чувствуя, что им не унести его, в сердцах опрокинули инструмент на пол. Жалобно зазвенел всеми струнами черный ящик.

— Ишь, тоскует по помещику, — со смехом крикнул один из них и ударил по крышке рояля топором.

На улицу тащили кровати, сундуки, книги, вешалки, костюмы, зеркала. Крестьяне вбегали запыхавшись, брали первую попавшую вещь, выволакивали ее во двор, и передавали ее членам своих семей.

В подвалах нашли большие запасы вин в бутылках и бочках.

Отбив горлышки бутылей и выбив днища бочек, вино распивали тут же.

Когда в комнатах ничего, за исключением разбитого рояля, не осталось, дом подожгли. И даже тут около десятка крестьян облепили карнизы и, выбив стекла, снимали оконные рамы, обдирали железо карнизов.

Дом горел ярким костром. Толпа, захмелевшая от вина, разрушительного азарта, вдруг вспомнила о помещичьих лошадях и о скоте. Точно по команде, разделившись на две равные части, крестьяне хлынули к ферме, где помещался скотный двор, и к конскому заводу. На несколько секунд солдатам удалось задержать толпу. Но потом они были оттиснуты в сторону, и толпа бросилась в конюшни к стойлам. Брали ту лошадь, корову или быка, которые стояли ближе всех. В несколько минут весь помещичий скот расхватала по рукам.

Толпа начала понемногу убывать.

Солдаты, зараженные общим настроением, тоже отбирали себе кто одну, а кто две лошади и вместе с добычей отправлялись по домам. У пожарища остались лишь братья Хомутовы. Правда, Павел порывался несколько раз набрать себе вещей, но старший Хомутов каждый раз останавливал его, разрешив взять только одну лошадь.

Когда все уже, казалось, было кончено, и Хомутов решил отправиться домой, во двор усадьбы на трех лошадях въехал старик Шибанов, с сыном и старухой.

— Ты что сюда? Ведь против нас выступал, спросил заинтересованный Хомутов. — Помещика защищать, что ли. Поздно, брат!

— А зачем его защищать… Ляд с ним, с помещиком, и моей кровушки пососал он вволю. Это я понимаю. Как же. А против вас выступал по должности. Как эсер я по партии, а мы против непорядков.

— А зачем же приехал?

— Да хочу молотилку взять. Зачем пропадает! Тыщи стоит! Поликарп, вон она. Подъезжай, да крепче пристегивай. А ты, Хомутов, посторонись. Народ непутевый нынча — раму знай тащит, а тысячную вещь-то и бросили.

Посмотрел удивленный Хомутов на старика, на его толстого сына, на молотилку, почесал в затылке и произнес:

— На-а-роды…

Весь следующий день дарьевские крестьяне всем селом ковырялись в потухающем пепелище помещичьей усадьбы. Ребятишки таскали из золы гвозди, болты, железную мелочь; взрослые складывали на повозки камни, кирпич, обгорелое листовое железо, разбирали амбары и пристройки.

Пришли на добычу досужие соседи из ближайших деревень и сел. Дело чуть ли не дошло до драки. Но страсти мигом улеглись, когда Хомутов, вмешавшись в ссору, крикнул:

— Братцы, из-за навоза да драться. Эх, вы. Да ведь у вас-то, чай, свои помещики найдутся. Ступайте. А мы вам подмогнем.

Пришельцы, посовещавшись между собой, почесав спины и затылки, всей оравой кинулись дорогой назад.

Вскоре стало известно, что крестьяне трех волостей громят помещичьи имения и усадьбы.

Еще не смерклось как следует, а с усадьбой «Панской» уже было покончено. На месте белого, в колоннаде, двухэтажного дома осталась груда золы и мусора.

И тут же страх овладел селением. Сырые, мглистые сумерки точно говорили крестьянам:

— Не быть бы худу…

Крестьяне собирались кучками и тревожно шептались.

— Что власти-то скажут!

— Эх, если дорвется до нас Панский, — кто уцелеет?

— Ни пуха, ни пера не останется.

Находились люди, которым хорошо врезалось в память подавление крестьянских волнений в первую революцию.

Десять годков назад, как теперь помню, у отца этого Панского тоже усадьбу разнесли. Сидим по домам. Слышим, барабан гремит. Идет целый полк солдат — один в другого. Молодцы, как на подбор. А за ними везут воз палок да хворосту. Взяли нас всех, голубчиков, вывели к церкви, отсчитали десятых да на наших глазах без малого полета расстреляли. А остальных — и баб и мужиков — всем селом пороли. Да так наподдали, что которые и померли, а которые выжили.

— А потом налоги. И-и-и-и-и! На двор пятьдесят рублев — во! Двадцать ден на усадьбу работали, строили все хоромы, лес да камни бесплатно возили. Ну, денег не было, так которые и по миру пошли. Всю живность согнали помещики.

— Б-ы-ы-ы-ть худу! Ох, быть!

И только солдаты, неустанно сновавшие по селу, вносили в общее настроение бодрые ноты.

— Чего там… Ничего не будет!

— Были помещичьи права, да сплыли. А теперь права наши.

— Вот возьмем во всей России власть — тогда никто нам не указчик.

— За советы горой будем. А коли карать нас вздумают, так за себя постоим.

— Да уж надо постоять… Дела-а-а.

К утру выпал снег, ударил мороз.

Еле развиднелось, а у избы Хомутовых сновал уже народ в полушубках, армяках и валенках. Иные стояли кучками в пятьдесят человек и вели горячие споры о дележе помещичьей земли.

Вечерние страхи были уже забыты.

— Мне камни да болото.

— Да разве ж это земля — песок да пни. А Трифону-косому у самого села — чернозем не проковырнешь!

— А мне через полосу три надела. Что ж я прыгать с сохой через соседа буду?

— Хомутов Павел артель заводит. Землю усадебную берет. Сообща обрабатывать думает.

— Чудаки. Шесть семей, а соха одна.