Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

— Прошу, — сказал он, — только вас дожидаемся, господин Тошняков. А это кто с вами?

— Делегат с кавказского фронта, — поручик Сергеев. Вполне наш. Он член партии.

В комнате, богато убранной коврами, цветами, статуэтками, картинами, мягкой мебелью, находилось около десятка офицеров и двое штатских.

— Открываем заседание. Хотя оно и неофициальное, но, тем не менее… — сказал офицер в бакенбардах. — Нам сделает сообщение господин полковник Перепелкин. Прошу.

С кресла поднялся офицер с седеющей головой и начал говорить:

— Большевики ведут усиленную подготовку к вооруженному восстанию. Кремлевский арсенал ненадежен. Были случаи расхищения оружия. Юнкера и казаки приведены в полную боевую готовность. Третий полк неблагонадежен, большевистски настроен. Убрать его пока не удалось, но нужно во чтобы то ни стало удалить из Москвы. Наши союзники-меньшевики и эсеры — не пользуются никаким авторитетом в рабочих и крестьянских кругах. Нужно надеяться только на себя. Мы просим командование казачьего полка перебросить казаков в Москву. На фронтах неблагополучно. Война не ведется. Солдаты братаются. Везде засилье большевистских комитетов. В Петербурге царство большевиков. Положение крайне трудное, нужно быть готовыми ко всему. Господа, штаб обороны просит у вас, представителей прогрессивных слоев населения, абсолютной поддержки.

— Ваши планы, полковник? — спросил человек в серой визитке с тройным подбородком.

— План очень прост. Мы его выполняем. Город разбит на участки. Каждой надежной воинской части даны оперативные задания. Юнкерам поручена сугубая охрана арсенала. Вновь отдан исторический приказ — патронов не жалеть. Драться до последнего. Вот все планы. Кроме того, мы используем Викжель, настроенный против большевиков. Это нам нужно, чтобы забастовали все дорога в случае нашего поражения.

— А ударники?

— Ударные батальоны высланы все на фронт. Есть ударницы. Но лучше всех их распустить по домам. Только деморализуют своих.

Поднялся тучный человек во фраке. Повелительно качнув рукой, он начал говорить.

— Господа, мы стоим на пороге анархии. Мы, промышленники, терпим одно поражение за другим. Указом совета везде вводится восьмичасовой рабочий день, для нас совершенно разорительный. Мы грозим локаутом, а они, эти негодяи, выдвинули рабочий контроль над нашим кровным производством и фактически сами хозяйничают. Наш авторитет совершенно пал. Просто кошмар какой-то. Подумайте только: совет грозил Гужону реквизицией предприятия. Мы не в праве уволить смутьянов, за них заступается этот собачий совет. Что делать? У нас нет твердой власти, на которую мы могли бы опереться. Это же невозможно. Мы понимаем, что командованию трудно. И понимая это, мы идем на всемерную поддержку. Наш биржевой комитет отпускает вам миллион рублей на дело установления порядка. Господа, нужно действовать. Действуйте решительно, полковник.

— Да, да, решительно, — поддержал промышленника Тошняков. — Вам обеспечена поддержка всего культурного общества. Симпатии всей интеллигенции на вашей стороне. Со своей стороны, мы кадеты, приложим всемерные усилия, чтобы в этой борьбе победили вы.

— В английском и французском консульствах были?

— Послы дружественных держав, кроме денег, пока ничем помочь не могут. Но в случае нужды они обещают десант. Большевики ведь ни с кем не считаются, а послы боятся, как бы они не опубликовали секретные договоры держав.

— А где договоры?

— В Петербурге.

— Погибла Россия. Не видать Дарданелл. Кошмар.

— Ужасно, но будем действовать. Кстати, господа, запишите наши телефоны. В случае опасности нужно собраться вместе. Место сбора — дума или Кремль.

После заседания Сергеев подошел к Перепелкину.

— Я в вашем распоряжении, господин полковник. Чем могу быть полезен?

— Очень кстати, поручик. Мне вас аттестовал Тошняков. Дело в том, что один из наших адъютантов неожиданно захворал. Замените пока его.

В это же время заседал партийный актив Москвы. Щеткин, имея в кармане новый партийный билет, сидел в одном из первых рядов цирка. Огромное помещение было переполнено народом. Настроение у всех было напряженное.

С трибуны зачитывали письмо Ленина Петербургскому и Московскому комитетам партии. Щеткин напряженно слушал.

— «Ждать съезда советов — ребяческая игра в формальность, позорная игра в формальность», — громко читал человек с трибуны. — «Если нельзя взять власть без восстания, надо итти на восстание тотчас».

Голос чтеца звенел и нарастал:

«Очень может быть, что именно теперь можно взять власть без восстания, например, если бы Московский совет сразу, тотчас взял власть и объявил себя (вместе с Питерским советом) правительством, в Москве победа обеспечена, и воевать некому».

Поднялся небольшой шумок. Щеткин пропустил несколько фраз. Но потом зал снова стих, и стало слышно чтение.

«Не обязательно «начать» с Питера. Если Москва «начнет» бескровно, ее поддержат наверняка: 1) армия на фронте сочувствием, 2) крестьяне везде, 3) флот и финские войска идут на Питер».

Чтение письма закончили. Развернулись горячие прения.

— Нужно организовать вооруженную демонстрацию, — говорили одни.

— Нет, необходима декретная кампания, — отстаивали другие.

— Декретная кампания, — говорил с трибуны человек в синих очках, — есть по сути дела наиболее безболезненный и верный путь захвата власти в Москве. Нужно провести наши мероприятия через совет и затем, действовать дальше.

— Преждевременно брать власть! — горячо кричал третьи. — Меньшевики еще сильны. Они пользуются авторитетом в рабочей среде. Левые эсеры — в крестьянстве. С ними нужно считаться. Все-таки бывшие революционеры. Если и возьмем, то не удержим власть.

Прения закончились. Актив принял предложение декретировать совет единственной властью через совет же.

Щеткин сидел, до боли сжимал брови, напряженно слушал, но многого не понимал. Но всем своим существом он стоял за немедленный переворот. В конце заседания он подошел к Друю и спросил:

— Зачем время зря тратим? Правильно Ленин говорит. Нужно брать власть. Мы спим, а противник готовится.

— Наверно, нужно так, если ждут, — вместо Друя ответил Стрельцов. — На пленуме совета победа все равно будет на нашей стороне.

Над гордом навис пасмурный октябрьский вечер.

Щеткин и Друй шли вверх по Тверской к совету. По обеим сторонам улицы сияли окна магазинов. На панелях сновали толпы народа. Масса офицеров и чиновников двумя потоками лилась вверх и вниз.

— Ишь, сколько золотопогонников понаехало. Точно воронье на падаль, — недовольно сказал Друй. — Прямо тошно.