Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Таня перебила его:

— Государь, папа, ничего не сделает. Один человек не в силах повернуть ход истории.

— Это верно лишь отчасти, — мягко заметил Викентий. — В России особые условия… — Глаза его были устремлены в палисадник, там теплый ветерок играл в листве вяза-великана.

— И мы думаем, что в России особые условия, — заметила Таня.

— Кто — мы?

— Мы — это мы, — усмехнувшись, ответила Таня.

— Только бы без крови, Танюша! — Викентий страдальчески поморщился. — Человеческую кровь надо беречь.

— И дурную беречь?

Викентий ничего не ответил на колкость.

— У тебя какая-то забота? — спросил он.

— У меня много забот, папа. Например, о тебе.

— Нет, ты сейчас не обо мне думала. Ну что ж! Люди, которые идут революционной дорогой, должны знать, что рано или поздно она кончится для них плохо.

— Да, я знаю, — совсем тихо сказала Таня.

— Бог тебя сохрани, Танюша. Подальше бы тебе быть от этих людей. А впрочем, у каждого из нас свой путь. Вечный спор молодости и старости… Конечно, старики, с вашей точки зрения, многое не понимают, неуступчивы, мол. Оно и верно. Только, Танюша, какие бы наши пути ни были, нам с тобой отдаляться друг от друга нельзя.

Таня подошла к отцу, обняла его, положила голову на плечо. Викентий поцеловал дочь.

— Вот видишь, вот я и расплакалась, как ребенок, — сказала Таня, вытирая слезы. — Ты чаю не хочешь больше?

— Нет, спасибо.

Викентий ушел в кабинет, Таня взяла книжку и вышла в палисадник.

Черев час появился Николай, сын лавочника Ивана Павловича, — худой, длинный, с лошадиным лицом.

— Одна?

— Как видишь.

Таня не любила Николая. Его склонность к ябедничеству была источником вечных издевок над ним. Частенько Николая били за это, причем именно Таня натравливала на него ребят.

Николай небрежно развалился на скамейке.

— Почему задержалась в Тамбове? Я уже с неделю здесь. Ужасно по тебе соскучился.

— Да врешь ты все! — отмахнулась Таня.

— Нет, ей богу, — вяло проговорил Николай.

— Ну, что у вас в реальном?

— Перед концом была сходка. Покричали, пошумели… — Николай снял пылинку с тужурки. Его отец страшно гордился ею: мундир не мундир, а пуговицы светлые и желтые канты — все как у начальства.

— Покричали, пошумели! — Таня усмехнулась. — Эх мы, крикуны!

— Ну, конечно, все, что делается без тебя, — идиотство и ерунда, обиделся Николай. — Да, шумели, кричали. С этого все и начинается.

— Положим не всегда только с этого. Но пусть будет по-твоему. Я не хочу сегодня с тобой ссориться.

— У нас тут Сашенька Спирова объявилась, — сказал Николай, помолчав.

— Ну и что же?

— Ты бы меня познакомила с ней. Знаменитость! — Николай скривил рот.

— Поезжай и познакомься.

— Боюсь, прогонит, — сознался Николай. — Она нашего брата, реалистов, не жалует. Да и гимназистов тоже, — прибавил он со скучающим видом.

— Захотелось поухаживать за знаменитостью? — съязвила Таня.

— Да ну ее! Она ведь все больше с офицерами да с присяжными поверенными.

— Ну, что же ты думаешь делать после реального? — спросила Таня, чтобы прервать неприятный разговор.

— Хочу перевестись в гимназию. В университет хочу. — Николай зевнул. — По адвокатуре, что ли. — Он опять зевнул. — Небось раскошелится мой папаня.

— У него кошель не маленький.

— Приходи к нам.

— А что у вас делать?

— Положим, действительно. — Он помолчал. — А может быть, съездим в Улусово?

— Не поеду. Я с Сашенькой в ссоре, — решительно отказалась Таня.

— Что такое?

— Я сказала ей, что вся эта история никому не была нужна.

— А!..

— Вот так. А она обиделась. Воображает себя революционеркой и делает глупости. Выдумала, будто она героиня, теперь воображает себя страдалицей. А ни того, ни другого и в помине нет — так, сумасбродство и распущенность.

— Ох, и скучно же с умными! — Николай попрощался и ушел.

Таня осталась сидеть под яблоней. Положив голову на руки, забыв о книге, она думала об отце, о его одиночестве.

Печальные ее мысли прервал Флегонт.

Он вошел в палисадник робкий более чем когда-либо, осторожно пожал руку Тане, словно боясь раздавить ее своей лапищей, сел как-то боком и от волнения долго не мог свернуть цигарку.

— А, будь ты неладна! — в сердцах проговорил он, выбросил бумажку и рассмеялся.

Таня сидела, боясь поднять глаза и выдать свое волнение, — сердце колотилось, кровь прилила к щекам, она чувствовала, что не может сказать ни слова, дыханье прерывалось… Ей казалось, что Флегонт слышит биение ее сердца, замечает, как разгорелись щеки.

«Боже мой, да что это со мной? — думала Таня. — Что это я так?»

Молчаливые, подавленные несказанной радостью встречи, они сидели среди притихшей природы. Лишь на осине мелко-мелко трепетали листья, да заблудившаяся пчела с сердитым ворчанием сделала круг над столом, села на край его, побродила и улетела. И осина примолкла, и мир как бы замедлил на мгновение свой полет в беспредельность.

Солнце обливало ровным светом фигуру Флегонта. Расстегнутый ворот посконной рубахи обнажал мощную шею. Черты его лица заострились, шапка густых, чуть вьющихся волос уже не придавала, как прежде, его облику что-то невыразимо юное, а светлые, густые усы не смягчали нежных очертаний рта. Что-то упрямое залегло в уголках губ, а глаза, сводившие с ума всех красавиц села, таили суровую озабоченность.

Тани подняла голову и как бы впервые увидела его. Уже не простоватый, медвежистый добряк сидел перед ней. От прежнего Флегонта следа не осталось. Большое, мужское, властное появилось в нем. И, почувствовав это, Таня поняла, что в новом виде он еще дороже, еще милее ей и она чуть не задохнулась от желания сейчас же все сказать ему.

— Ты не забыл еще меня? — спросила наконец она, чтобы хоть что-нибудь спросить: так дальше сидеть не было сил.

— А вы?

Таня помотала головой; она все еще не решалась взглянуть на него прямо, — слишком много он увидел бы в ее глазах.

— Ну, как живешь?

— Дела, — вздохнул Флегонт. — Все дела да заботы.

— И сейчас дела и заботы? — Теперь Таня могла смотреть ему в глаза. — Какие же у тебя дела?

— Всякие, — неопределенно ответил Флегонт и занялся скручиванием цигарки.

Ей нравилось, как он свертывает из бумаги козью ножку, легко работай пальцами. Ей все нравилось в нем: и то, что он так возмужал за это время, и то, что какая-то затаенная мысль угадывалась в нем.

— Теперь дела окончились, — сказал Флегонт, закуривая.

— И в кузнице не работаешь?

— Шабаш, говорю, всему шабаш.

— Чем ты занимаешься?

— А ничем. Вот прогуливаюсь. — Флегонт усмехнулся. — Батька ругается: такого, мол, чтобы Флегонт лодыря гонял, еще не было.

— Не понимаю. Все какие-то загадки.