Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

С холодным безразличием проходил он мимо особняков за высокой, неприступной оградой. До самой своей смерти он не отгораживался от народа и выгнал бы любого, кто посмел бы предложить ему дворец. Он издевался над вельможами и пышной охраной, следовавшей за ними, потому что лучшей и наивернейшей его охраной были рабочие в молодости и весь народ, когда он стал его вождем.

Спартанская обстановка, две-три фотографии на стенах, стол, стул, постель — только то, что нужно повседневно. И какая разница: пить чай из стакана или из чашки, или из дорогого фарфора, которым он никогда не обзаводился, так же как и редкими вещами, дорогими коврами и картинами. Картины он любил смотреть в галереях, где заодно зорко присматривался к людям и чутко прислушивался к их разговорам.

Он морщился, потом негодовал, а затем разражался гневными словами, если ему оказывали какие-то особенные знаки внимания. На людях, на собраниях он старался быть в тени.

Но великая тень его падала на весь земной шар.

Лесть, словоблудие вызывали в нем припадки ярости. Подхалимы и враги революции стояли у него на одной доске, а бюрократов почитал врагами не меньшими, чем всю контрреволюцию, вместе взятую.

Место, занимаемое человеком, ничего не говорило ему. Человек — все.

Он беспощадно расправлялся с врагами партии, и такими же заклятыми его врагами были лгуны, зазнайки и ханжи в любых проявлениях. Он обходился с ними беспощадно, как и с теми, кто пытался работать спустя рукава.

Он был очень требователен к людям. А к себе? Разве он щадил себя? Разве было у него что-либо такое, что заслоняло бы или отвлекало его от главного, чему он посвятил всю свою жизнь?

Борьба, только борьба за идею, за благо людское, пренебрегая благом своим. Все остальное — докучливая мелочь, вздор, не стоящий секунды внимания, потому что каждая секунда приближала победу его идеям.

Целеустремленность — вот чем он обладал, как никто до него и после него.

И в разговоре с Флегонтом его занимало лишь то, что относилось к сути дела: семья Луки Лукича и отношения между членами ее, характер Луки и Петра, богачи и бедняки в Двориках, скандалы Дурачьего конца с Большим порядком и «нахалами», прибыли лавочника Ивана Павловича… Требовал он подробностей о сходке, о том, что и как на ней решают, о начальстве, о волостном правлении. Он заставил Флегонта рассказать о жизни Андрея Андреевича, и Флегонт рассказывал чуть ли не целый час: сколько у этого бедняка детей, да сколько земли, да где он работает, да к кому нанимается и на какие сроки…

— Помилуйте, Владимир Ильич, устал я! — взмолился наконец Флегонт. — Да и какие судьи все это станут слушать?

Но Ленину не для судей были нужны подробности деревенской жизни.

— Не суд услышит вашу повесть, — заговорил он, и румянец разгорелся на его щеках. — Их услышат когда-нибудь ваши односельчане и не поверят, что так было. Но до того времени, когда ваш рассказ будет казаться страшной выдумкой, нам надо очень много сделать, Флегонт Лукич. Важно, чтобы они поняли нас, поняли; что мы, русские социал-демократы, за них. Тогда мы — сила. И мы поднимаем эту силу. Поднимаем ведь, а?

— Поднимем! — сказал Флегонт. — Еще бы не поднять. Ведь мы — громада!

Это слово было произнесено Флегонтом с такой внутренней убежденностью, что Ленин крепко сжал его руку.

Конфузясь своей восторженности, он вскричал:

— О чае-то, о чае-то мы и забыли! — И тут же снова принялся расспрашивать Флегонта, но уже об ином: что говорят мастеровые и какие настроения на заводах, помогает ли рабочая организация забастовщикам, стачечникам, есть ли в кружках деньги, касса взаимопомощи, думают ли рабочие об арестованных товарищах, об их семьях, есть ли библиотека в кружке, какие в ней книги, что читает сам Флегонт…

Флегонт едва успевал ответить на один вопрос, как возникал второй, третий, пятый, без счету… Ленин вставлял замечания, давал попутно советы: как себя держать на допросе, если арестуют, как переговариваться в тюрьме, как писать секретными чернилами между строк…

И тут подошло к главному, к тому, чего так ждал Флегонт. Он признался Ленину, что ищет человека, который все знает, рассказал о спорах с Таней, выложил, что было на сердце, — думы, сомнения, печали…

Он еще не все понимал, а ему нужно, ох, как нужно понять все!..

— Вот вы сказали, чего мужики хотят в душе, сами того еще не уразумев. Это я уяснил. Вскорости они и захотят вцепиться в глотку разным там Улусовым… Так это же здорово! Ведь мужиков — пять восьмых всего царства! Все-таки я думаю, что главная сила для революции в мужике, в бедном мужике, — поправился Флегонт, — в том, которого вот как придавили! Так ли я понимаю?

— И так и не так, Флегонт Лукич… Это еще в вас народник сидит. — Ленин дружески похлопал Флегонта по плечу Господа народники именно так и говорят: в мужике спасение России, вся русская надежда в нем, потому что мужики, мол, самая большая часть населения, потому что мужик якобы по своей натуре социалист, а община, мол, почти социалистическое учреждение… И возложим-де на них все упования! Позвольте, говорим мы, позвольте, господа… Откуда вы все это взяли? Разве крестьяне за последнее столетие выступали хоть раз всей громадой, как вы, сказали, против власти? Да разве деревня, спрашиваем мы дальше, не разделилась на два лагеря — в одном Петр Сторожев, в другом Андрей Андреевич, о котором вы мне только что рассказывали. Да, говорим мы, деревня раскололась на два класса, но класс бедноты еще не сплотился для борьбы. Спрашивается, при чем здесь бедность как понятие вообще? Вон поглядите в окно… Там, на улице, просит милостыню нищий… Он беднее вашего Андрея Андреевича во сто раз. Но у кого же повернется язык, чтобы сказать: он, этот нищий, и есть настоящий революционер, он и есть спасение России?! Народники, Флегонт Лукич, наш враг номер один, потому что они идут не за самый передовой класс — за пролетариат, а за крестьян, и не за крестьян вообще, а за таких, как ваш племянник Петр. Они не хотят замечать классовой борьбы в деревне. Больше того, они стараются замедлить этот распад, сохранить отсталое крестьянство в его первобытном состоянии. Пусть они обижаются, но по сути они действительно буржуазные революционеры — и в своих взглядах, и в своих действиях, и в своей яростной борьбе с нами… Так-то оно!

Ленин пытливо посмотрел на Флегонта.

— Вам все понятно? Нет, нет, вы не должны, вы никогда не должны стесняться переспросить. Надо все понимать до конца, идет?

— Идет, — с сердечной простотой ответил Флегонт.

— Хорошо. Ну, а что вас терзает еще?

Флегонт медлил… Он хотел расспросить о книге, которую, как ему мельком сказала Таня, писал Ленин, но что-то удерживало его от этого вопроса.