Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— Славный денек, государь, — продолжал Победоносцев. — Славный и солнечный, как бы предсказывающий, что и путь ваш будет всегда согреваем солнцем народной любви. Утомились, а?

— Ничего, это отлично! Я ведь по части пилки и колки дров могу потягаться с любым кухонным мужиком. — Николай глуховато рассмеялся. — Присядем! — Он сел на бревна и жестом пригласил Победоносцева занять место рядом. — Курите, Константин Петрович. — Он предложил папиросы. — Впрочем, простите, вы ведь не курите и не пьете, — улыбаясь, проговорил царь и закурил. — Может быть, погуляем?

— Если вам угодно, ваше величество, — без особенной охоты ответил Победоносцев: прогулка в шубе не улыбалась ему.

Николай взял старика под локоть и через луг, лежащий перед фасадными окнами Нижней дачи, направился в парк.

— Государь, — раздался размеренно-тихий голос, — я хотел бы сказать вам нечто важное. — Победоносцев поднял указательный перст — жидкий, с синевой под ногтем.

— Пожалуйста, Константин Петрович, вы же знаете, я всегда…

— Да, да, я знаю, как велики ваши милости ко мне. И часто думаю: за что же?

— Вы знаете за что, — с некоторой досадой ответил Николай. — И все знают, чем вам обязана наша семья. И… Вся Россия.

Победоносцев криво усмехнулся.

— Россия! В России меня ненавидят, ваше величество, ненавидят и с вожделением ждут моего часа. Да они готовы меня живым закопать в могилу! Ну, это не суть важно. Государь, в последнее время вы отстраняетесь от разговора с вашим преданным наставником. Между тем почитаю своим священным долгом говорить правду и вам, как я говорил ее вашему великому деду и вашему незабвенному родителю.

— Да, да, — не слишком приветливо отозвался Николай. — Мы, конечно, поговорим. Осторожнее, здесь канавка! — Он помог Победоносцеву перебраться через канавку.

Миновав опасное место, Победоносцев заговорил тем же размеренно-нудным тоном:

— Я хотел напомнить вашему величеству, что было после смерти царя-освободителя. И тогда появилось безумное стремление к конституции, такое же точно, какое я наблюдаю сейчас. Это зараза, ваше величество, подлинная эпидемии! От времени до времени она появляется и свирепствует с разрушительной силой…

— Да, да, — с неприязнью сказал Николай. — Но зачем ворошить прошлое? — Он сделал недовольную гримасу.

— А затем, государь… Спасибо, через эту канавку я уж сам, сам! А затем, что только один я видел, как разгорались неприличные страсти вокруг трона, один я ратовал за безопасность вашего отца и всех вас.

— Да, да, я помню, что было с батюшкой, когда он получил ваше послание, — перебил Николай Победоносцева, а тот недовольно кашлянул: он не любил, когда его перебивали.

— Бедный отец, — продолжал Николай, — после того памятного письма он так боялся, что сам проверял все замки и запоры Гатчинского дворца, со свечкой ходил по комнатам и заглядывал под диваны и кресла…

— А я, государь, — снова начал Победоносцев, — я боялся не только за трон и за личную безопасность императора. Я страшился за судьбы России. Я убедил его величество сделать решительный шаг и изгнать из дворца всех слуг антихриста! Да, да, не скрываю, — остервенело выкрикнул Победоносцев, — конституция остановилась у порога трона! До конца дней буду твердить: народовластие есть одно из самых лживых политических начал. Парламент, государь, есть торжество низких и бесчестных побуждений, высшее выражение этого торжества. Начала монархической власти сводятся на нет, торжествует так называемый либеральный демократизм, водворяя в обществе беспорядок, фальшивую свободу и равенство. И ваш батюшка согласился тогда со мной. Я говорил тогда вашему батюшке: к чему привело освобождение крестьян? К тому, что исчезла надлежащая власть, без которой не может обойтись темный народ.

— Тут я с вами не согласен, — вяло проговорил Николай, которому давно надоело слушать эти мудрости от Победоносцева. — Ведь освобождение крестьян…

— Не будем, государь, спорить об этом печальном акте, — решительно и без всякой вежливости прервал Победоносцев царя. — Разрешите продолжить?

— Да, да! — Николай подавил вздох и мысленно послал старика ко всем чертям.

Победоносцеву нельзя было отказать в последовательности суждений, хотя для него существовало только то, что было давно мертво. Не то чтобы он не замечал живого, не разумел новейших идей или не замечал фактов. Он просто отстранял их, видя в этих фактах и происходящих процессах ростки будущего, а будущего он знать не желал. Он жил отрицанием настоящего и ненавистью к будущему. Во всем он видел заговор против прошлого и отжитого, за которое цеплялся изо всех сил.

Когда Ники (так в кругу семьи звали царя) было двенадцать лет, в Гатчине, в низенькой, неуютной и холодной комнате с крохотными окнами, появился Константин Петрович.

Он законопатил в Гатчинском дворце все щели, через которые могло проникнуть что-либо от жизни, совершающей свое непреложное движение за стенами, оградами и караулами.

Четырнадцать лет донимал он Ники скучнейшей моралистикой, ханжеством, интриганством, наставлениями и шипением. Он добился своего. Вот он смотрит на царствующего воспитанника и торжествует: нет на свете человека, более яростно отрицающего все новое и свежее, чем Ники Романов. Нет среди самых убежденнейших монархистов более последовательного монархиста, чем русский монарх.

Этой мысли, то есть бесконечной уверенности в том, что Россия не созрела для конституции и реформ, он подчинил свою деятельность на протяжении двух десятков лет царствования. То была его незыблемая идея, исходящая еще из одной, внушенной ему с малых лет: он полагал, что крестьянство есть главный оплот трона и именно оно нуждается в единой власти, воплощенной в царе-батюшке.

Все эти качества Николай умел скрывать под маской великолепной воспитанности, учтивости и совершеннейших манер.

Пришел день, и Ники из великого князя и наследника престола превратился в императора. Взгляды его уже сложились, он будет верен им до последней минуты, а Победоносцев как будто сомневался в нем и продолжает читать лекции, нотации, наставляет, интригует, стращает, шипит. И намерен, кажется, стращать и шипеть сегодня, в этот прелестный день. Черт бы побрал его!

— Нас ждет государыня, — процедил Николай. — Уже, вероятно, скоро завтрак… Идите…

— Но я еще не окончил, государь, — строго возразил Победоносцев. — На чем, бишь, ваше величество, я остановился?

Николай не терял надежды сорвать лекцию.

— Однако посмотрите, какие краски, а? Как легко сегодня дышится!

— Не мне, не мне, государь, — раздраженно заскрипел Победоносцев. — И на Руси и за границей я слыву человеком, стоящим на дороге всякого прогресса, главным виновником каких-то мифических стеснений, гасителем какого-то там света! Весь мир кричит: уничтожить его, уничтожить во имя свободы! И уничтожат, государь! Мне ли радоваться красотам дня? Я слабею, государь, а между тем что вижу? Настало ваше светлое царствование, и все лживые либеральные элементы оживились новой надеждой! Государь, во имя господа умоляю вас, не становитесь на путь сатанинских свобод! Вас погубить хотят! — возопил Победоносцев и в самом деле хотел встать на колени, но Николай поставил его на ноги.