Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Филатьеву почудилось, будто его слова произвели впечатление. Он с удовольствием подумал, что, пожалуй, этот человек как раз то самое, что ему нужно.

Настоящий питерский рабочий и сам из мужиков! Лучшего деятеля для работы среди крестьян и не придумать!

— Этих людей вы мне не предъявили, заговорил Флегонт. — Что они на меня показывали, то мне неизвестно. Неизвестно мне и другое: они ли именно стали предателями? Ну, допустим, они. Не ради них я шел в это дело.

— Да, да, не стоит об этих подлецах говорить. Признаться, не для того я вас вызвал, чтобы допрашивать. Чего уж там допрашивать, батенька: вся ваша жизнь за последние годы у нас изображена, словно в романе. Всё знаем, всё! И почему из дому ушли, и как сюда попали… Только я не о том. Я сейчас говорил господину прокурору — человечество на заре нового века. Появилась новая идея — социализм. Эта идея соперничает не с монархией, боже меня упаси так плоско думать. Она яростно борется с другой идеей — христианской. Кто победит, известно одному небу, но человечество-то, человечество-то, Флегонт Лукич, оно между этими идеями, будто между молотом и наковальней! Христианская идея подчас уже не дает удовлетворения духовным запросам, потому что подпорчена, а примкни человек к вашей идее, его тотчас в камеру, на допрос, в Сибирь. А меня единственно заботит покой человеческий, мир, доброе сотрудничество. Дайте человеку покоя, душа требует покоя…

— Ну так дайте его! — насмешливо ответил Флегонт.

— К тому и веду, любезнейший Флегонт Лукич! — подхватил Филатьев. — но что для этого надо? Чтобы все подпольные идеи вышли на божий свет! Чтобы, с одной с одной стороны, они не представляли из себя запретного и, уж по одному этому, заманчивого плода, но, с другой стороны, чтобы эти идеи звали не к разрушению и несогласию, а к строительству, к гармонии.

— Занятно, — сказал Флегонт. — Это, стало быть, что же выходит? Выходит, что охранка хочет подмалевать всех под единый колер?

— Тон ваш мне непонятен, — сдерживая раздражение, проговорил Филатьев. — При чем тут охранка и какое-то там подмалевывание? Власть представит возможность рабочим и крестьянам открыто выражать свои недовольства, высказывать свои нужды и претензии к обидчикам. Пусть люди живут, содействуя прогрессу, а не становясь на путь противоречия правительству, которое единственно тем и озабочено, чтобы жизнь и быт тружеников прогрессировали к лучшему.

— Знаем мы этот прогресс, — с ухмылкой возразил Флегонт. — Ну ладно, что же дальше?

«Ну и мошенник! — подумалось ему. — Ишь ты, куда гнет!..»

— Ловко! — с восхищением заметил Флегонт. — Ловко, что и говорить! Вот то же самое мы слышали от легальных марксистов. Вам бы с ними столковаться, вот это была бы компания.

— И столкуемся! И с ними столкуемся, и с вами. — Филатьев был так увлечен собственным красноречием, что не заметил издевательской усмешки Флегонта.

— Но это еще не все, — горячился он. — Мы откроем двери рабочих казарм, народных домов, клубов, сельских общественных заведений. И пусть там народ честно и правдиво излагает свои требования. Более того, мы будем просить, мы умолять будем, чтобы умнейшие революционные лидеры руководили этой грандиозной дискуссией идей, этим невиданным в мире союзом мира, гармонии, доброго согласия.

— Здорово! — подзадоривал Филатьева Флегонт. — Вот уж что здорово, то здорово! Но ведь все это пока одни разговоры. А народ, вы его знаете, он все насчет послаблений будет гнуть. Как же насчет того распорядитесь?

— Бесценный! — проговорил сияющий Филатьев. — Я только и ждал этого вопроса. Вот что значит здоровая крестьянская натура! Ну ясно, без экономики ни шагу. Но и тут можно без всяких скандалов. Зачем социалистам тайно подбивать рабочих на забастовки? Помилуйте! Можно регулировать страсти идейные и страсти экономические.

— Ну, а ежели не сговоримся?

Филатьев отметил это «сговоримся».

«Клюнуло!»

— А если не сговоримся, друг мой, — подхватил он, — тотчас предупредим какого-нибудь там господина Сукин — сынова: «Тут ваша алчность чрезмерна, мы призовем рабочих к забастовке, а покупателей к бойкоту, если вы не уступите справедливым требованиям…»

— Все-таки — вдруг не договорятся?!

— К власти пойдем. Власть рассудит беспристрастно.

— Та-ак. Власть? Ладно. Ну, а мужики?

— Опять же только и ждал этого вопроса! Нам ведь все известно насчет ваших мужицких устремлений. Мы знаем, что вы мечтаете быть эмиссаром партии по мужицким делам. Но зачем же примыкать к демагогам, ежели и без них все можно устроить к всеобщему удовольствию?

— Ну что ж, — с благожелательностью, обласкавшей слух Филатьева, сказал Флегонт. — Почти все правильно, не подкопаешься… Вообще, так сказать, пока еще только мысленно…

— Именно, именно, пока в мыслях. Вернее, в идее. Но кто же нам помешает превратить идеи в живое дело и, благословясь, начать, а?

Филатьев торжествовал. Какая рыбка попалась! Он сиял, он посылал прокурору знаки и жесты, а тот страдал все больше — красноречие Филатьева выводило его из себя.

— Этакая, значит, всеобщая обедня под надзором начальства? — задумчиво проговорил Флегонт.

— Я понимаю, что под обедней вы представляете гармонию интересов, не так ли? Тут вы совершенно правы. А вот насчет начальства, как будто и в насмешку. Не пойму я вас… В том-то и дело, чтобы без начальства, а самодеятельно, чтобы самим же и руководить.

— Понимаю, — протянул Флегонт, — все понимаю… Дескать, не согласитесь ли вы, Флегонт Лукич, возглавить эту самодеятельную охранную обедню? — сбросив всякую личину доброжелательства, резко, с грубоватой откровенностью спросил Флегонт. — Вот что я отвечу вам на все эти приманки, господин подполковник. Ежели выйдет по-вашему, революционеры, ясно, отклик свой дадут…

— …и тем покажут свою мудрость, — вставил Филатьев.

— Да, да! Ткнут пальцем в вас: мол, кто этому подвоху главный устроитель, товарищи, — охранник и его приятели из наших подлецов, всякие там Слеповы и иже с ними.

Филатьев еще не терял надежды, слишком уж прельщал его Флегонт.

— Добрейший Флегонт Лукич, не отказывайтесь, подумайте. Я и для вас добра хочу Не хочу я, чтобы вас в Сибирь… Я на воле хочу вас видеть, Одно ваше слово — и эти двери откроются перед вами.

— Нет, — отрубил Флегонт. — Выдумка ваша вполне ясная Вы поняли, что революцию в кандалы не закуешь, и выдумали шелковую удавку. Не получится, господин Филатьев!

По мере того как Флегонт произносил эти слова, нервное лицо Филатьева все больше темнело, а бабья физиономия Кичина являла собой вид столь неприлично торжествующий, что, не будучи в состоянии скрыть свои чувства, он предпочел повернуться к подполковнику спиной.