Акрам Айлисли - Повести и рассказы

Обычное, абсолютно реальное шоссе начиналось здесь, у бакинской окраины, и вело прямо к центру города. Луна уже зашла, но до восхода солнца было еще далеко. И, насколько хватало глаз, перед ними лежала пустынная ночная дорога.

— Далеко отсюда до дому?

Наги уселся на камень у обочины.

— Это тебе виднее, сам должен знать, — ухмыльнулся он.

— Клянусь, поразительное дело…

— Что еще?

— Да я же пешком сюда по этой дороге пришел.

Наги молчал, не сводя глаз с темной поверхности шоссе.

— Ты во сне шел, — наконец, проговорил он. — Чего другого можно ожидать от человека, который так похож на зайца? Вот ты и шел, шел, шел с закрытыми глазами и дошел… Так и подлецом стал…

— Выходит, чтобы не быть подлецом, нужно врать?

Наги встал, неторопливо подошел к Кериму. Положил руку ему на плечо и некоторое время стоял так, весь напрягшись, крепко сжимая пальцы. Потом устало расслабился, руки его повисли, словно вместе со злостью из Наги ушла и жизнь, и Керим услышал его обесцвеченный, мертвый голос.

— Подлец ты, подлец! Это правда, и то, что я тебя боюсь, правда! Клянусь, никого не боюсь я в этом мире, а тебя, размазню, тихоню, подлеца — боюсь!

Керим молчал, не в силах произнести ни слова. Он не мог, не хотел позволить себе поверить в то, что человек, стоящий перед ним — Наги, что знакомого и дорогого для него человека больше не существует, он умер, растворился в этом, стоящем перед ним незнакомце… Керим стоял и судорожно искал слова. Одно только слово, которое должно было бы взорвать затянувшееся молчание, молчание конца.

— Чего тебе бояться?

— Чего? Да того, что никак не могу разобраться до конца в твоей подлости! Ты думаешь, я пьян? Ни черта! И, клянусь, никогда голова моя не была такой ясной, как теперь. Я совсем трезвый, как стеклышко. А говорил я тебе когда-нибудь, что стоит мне стать чутким и трезвым — как я испытываю огромное желание придушить тебя. Вот так, гляди! — Наги вновь положил руки на плечи Керима, но теперь пальцы его были вялыми.

Со стороны, наверное, это было похоже на дружеское объятие… Керим стряхнул с себя руки Наги.

— Ладно, хватит, не дури… Человек ты или нет, черт тебя возьми…

— Вот и опять врешь, — взорвался Наги, — не человек я, и ты это отлично, лучше многих других знаешь. Да что там — ты ведь и сам так давно думаешь, вот только сказать не можешь. Слабо сказать правду в глаза, а?

— Ну хорошо, пусть будет по-твоему, только, бога ради, убери, наконец, свои руки!.. Говорим, как глухие. Ты хоть способен сейчас что-нибудь услышать? Вот, например, если я сейчас умру…

— И опять врешь! Не умрешь, не пугай! Ты не из тех, кто умирает вот так, за здорово живешь. Просто слегка чокнулся, а теперь просыпаешься, приходишь в себя. Хочешь ты сейчас по-настоящему только одного — попасть поскорее домой. Что, не так? Придешь, на брюхе приползешь, прощения клянчить будешь у молодой жены, жаловаться на меня, пьяницу. Ведь ты чистенький у нас. Но запомни — ты все равно скажешь ей о Бузовнах… Не забыл, как родственника зовут, а?

Керим поглядел на дорогу.

— А вот и машина, кажется, — сказал он. — Спрячь руки, Наги, дорогой, и, пожалуйста, запомни — нет у меня никакого родственника. Нет, понял?!

Наги отошел, встал на самой середине дороги и поднял руку. Машина приближалась, она дошла уже почти вплотную к Наги, а тот все так и стоял, загораживая ей путь, с поднятыми руками. Но машина, не затормозив, обогнула его, пронеслась у самой обочины и только тогда, когда вдали растаял ее силуэт, Наги, крепко выругавшись, сошел, наконец, с дороги.

— Ну что ты за дрянь, а? Неужели ни разу не можешь уступить старому другу? Все, всегда и все должно быть только по-твоему? Но почему, черт тебя подери? Хочешь быть чистеньким, чистоплюй, а? Или тебе кажется, что ты и есть настоящий мужчина? Да что там мужчина, ведь ты здесь, на земле, исполняешь миссию самого аллаха! Никак не меньше, угадал?

— Да пропади ты пропадом, всю душу мне вымотал! Пусть будет по-твоему. Скажу я, слышишь, скажу, что ездил в Бузовны. К родственнику. К Агагусейну. Чего ты еще от меня хочешь? Заткнешься ты, наконец, или нет?

Наги смолк. Было похоже, что слова Керима пришлись ему по душе.

— А что, если бы ты сказал это немного раньше, — умер бы, что ли? Нет, все-таки подлец ты, большой подлец. Да еще и упрямый, как осел. И чистоплюй — это уж точно!

Черные глаза Наги не отрывались от земли. Вдруг по лицу его вновь отчетливо скользнула все та же мерзкая тень. И сразу вслед за этим мир вновь затопил лунный свет, чистый, прямой. Но глаза Наги мешали Кериму отдаться этому свету, и прекрасный мир этой ночи, мир, лишь недавно принадлежавший Кериму, не впускал его в свои владения. На дороге появилась еще одна машина, и было похоже, что эта, наконец, их подберет. Она подошла совсем близко, когда Керим произнес слова, от которых мгновенно проснулась притихшая было ярость Наги.

— А что будет, если я возьму свое обещание назад? Умри, перевернись, лопни — и все-таки не стану я врать, понял?

Теперь Наги рассвирепел окончательно.

— Что ж, черт с тобой, говори! Ты много на себя берешь, если думаешь, что мне так уж важно, что ты там будешь говорить!

— Как знать! По тому, как вел ты себя все это время, что-то непохоже. Или же ты и здесь валял дурака — просто потому, что уже не можешь иначе?

Последние слова Керим произнес, стоя у борта грузовой машины. Наги, не шелохнувшись, застыл у обочины.

— Так как, не едешь?

— Будь здоров!

— Давай поскорее, не дури…

Наги нерешительно приблизился. Теперь они сидели в кузове и молчали.

— Значит, отказываешься рассказать жене про родственника? — прервал молчание Наги.

— Отказываюсь.

— Ну, ну… Стал, наконец, мужчиной!

— Хватит паясничать, Наги, давай кончать с этим.

— А если я хочу, чтоб ты знал, до чего я ненавижу эту твою мерзкую принципиальность?

— Может быть, ты и прав. Твой вариант с родственником, наверное, лучше. Но только вот что, Наги, в одном ты врешь — не презираешь ты меня, а боишься. Ты сам ведь это сказал, помнишь? Вот это и есть правда.

Наги пересел из задней части кузова вперед, к кабине. Теперь он съежился и оттого выглядел меньше, чем был на самом деле. В тусклом свете, падавшем из кабины, лицо его казалось совсем темным. Но что за тайна, господи, отчего вдруг темный, страшный Наги опять показался Кериму своим, близким? И теперь он уже не понимал, для чего ему нужно было унижать этого съежившегося на ветру человека, как мог он усомниться, хоть на мгновение, в том, что этот темный Наги — близкий и дорогой человек. Теперь, сделай Наги хоть одно движение навстречу, Керим готов был обнять его, забыв обо всем, что было. Но Наги не делал этого движения. Наги сказал:

— Ну хорошо, допустим, дубовая твоя стойкость поможет подняться еще на одну ступеньку. Ну, станешь ты доктором, а потом?