Сергей Черепанов - Утро нового года

Она опять легонько провела ладонью по лицу и прояснилась.

— Ладно! Отольются Артынову мои слезы. Теперь Яков взялся. Я велела Тоне передать ему все, что успела припрятать…

Был уже отбой на сон, в палатах потушили лампы. Из коридора Наташа и Корней перебрались в вестибюль, но там их нашла дежурная сестра и прогнала спать в палаты.

Корнею не спалось. Он лежал поверх одеяла, закинув руки за голову. На соседней кровати мучился старик. Дежурная медсестра включила свет на его тумбочке, сделала старику укол, подала подушку с кислородом. Старик успокоился. Стало тихо, темно, но снова не спалось. Словно наплыло из темноты то самое ощущение тоски по свободе, какое он уже испытал, когда вернулся в Косогорье из техникума. Вместо Донбасса, вместо широких просторов и веселых товарищей, безмятежных, опять свой дом, тесный двор, опять все что-то принудительное, нерадостное, изо дня в день одинаковое, неизбывное. Хорошо тут в больнице. Трудно, скучно, а все же ничего не висело над головой, ничего не стесняло здесь личной свободы, никуда не надо было спешить, ничего не надо было исполнять, проклиная в душе. Эх, остаться бы еще хоть на недельку!

Он подумал потом, что Тоня Земцова была права. Сто раз! Она не прижилась бы. «Робить», как утверждала мать, это все же не вся цель жизни. Но как же поступить, если приходится только «робить, робить и робить», гонять на базар, возить рыбу со стана, занимать должность, где не надо ворочать мозгами ни над какими проблемами, а тоже только «робить и вкалывать». Так вот «доробишься» и отупеешь и ничто уже тебе не угодит, ничто тебя не сделает счастливым, все станет не мило и пусто. Хорошенькое же счастье, если даже из больницы возвращаться домой неохота. И уж куда как «приятно» потерять такую девчонку, как Тоня! А впрочем, может, так будет лучше. И он стал убеждать себя в том, что поступит правильно, и ему будет легче, если он вообще, пока до поры до времени, не станет связывать себя ни с кем и ни с чем. Или уж совсем из дому уйти, скрыться из Косогорья? В Донбасс или в Сибирь. Положиться только на самого себя. Но не придется ли потом сожалеть? Мать как-то пригрозила: «Коли не любо, убирайся! Куда хочешь! А я все, чего для тебя нажила, промотаю или сожгу, травинки во дворе не оставлю!» Ну и пусть! Пусть вся эта чертова прорва сгорит!

Корней шепотом выругался, затем повернулся на бок и вдруг отчетливо представил себе, как горит двор и дом, как жухнут и крючатся от жары листья на яблонях, а мать стоит у ворот, расставив руки, растрепанная и торжествующая и никого не пускает, чтобы потушить пожар. Он, Корней, пытается ее увести, но мать хватает нищенскую суму, кричит, что она нищая, брошенная и отправляется вдоль улицы, по соседям, за милостыней.

Тик-так! Тик-так! Это в коридоре. Настенные часы мелко-мелко, по секундам, обрубают длинную веревку времени. Пора спать. Корней зажмурился, мысли, как обрывки каких-то воспоминаний, стали кружиться и кружиться, не связываясь между собой. Что такое особенное рассказала Наташа? Про Артынова или про ревность Мишки Гнездина? А Мишка крутил с Лепардой. Или не крутил. Где правда? Яшка говорил: «Правду надо не искать, а делать!» Как делать, если Артынов обокрал бухгалтерию, а Мишка крутил с Лепардой и ревновал Наташу? Нелепица…

В этом хаосе показалось на мгновение лицо Лизаветы. Муж дал ей развод. Лизавета стыдится встречаться с Тоней. Живет на частной квартире. И она тоже приходила в больницу. Поручилась за мужа. Нет, это не он, не ее муж, подкарауливал ночью, спрятавшись за березой. Не он! Так, сразу наповал мог ударить только Валов. Зверь! Это ведь Валов сказал: «Теперь тебе самому, мил человек, придется идти на станцию»…

И еще что-то привиделось, кажется, Кавуся. Корней пошевелил губами и спросил в полусне, что ей тут надо, и усмехнулся…

Семен Семенович дожидался гостей. Они должны были вот-вот нагрянуть. Елена Петровна торопилась прибрать в комнатах. Чтобы скорее управиться с домашними делами, Семен Семенович позвал Якова и Тоню Земцову, самых близких своих помощников.

Яков уехал в город, на вокзал. Заранее было, условлено, что гости прибудут в один день.

Соленья, варенья, наливки и компоты, приготовленные домашним способом впрок, особенно наливки из черной и красной смородины, из вишни, из малины и даже из лесной костяники, которым Семен Семенович отдавал предпочтение перед всякими фабричными винами, были добыты из погреба в изобилии, как в большой праздник.

— А ведь это и есть для меня большой праздник, — радостно потирая ладони, говорил Семен Семенович, обходя поставленные в ряд столы и уточняя, не забыто ли еще что-нибудь этакое важное, чем бы мог он доставить гостям удовольствие.

Первым приехал давний товарищ и друг, земляк, бывший деревенский комсомолец, бывший парторг бетонщиков на строительстве, а также бывший секретарь райкома в родном Семену Семеновичу Калмацком районе Александр Никитич Субботин, или попросту Санька с Третьей улицы. Не встречались и не виделись оба друга двадцать лет. Руководил теперь Субботин закладкой нового совхоза где-то на Алтае, а завернул в гости к Семену Семеновичу по пути в село Октюбу, откуда намеревался забрать к себе на Алтай мать.

Яков привез его на такси.

Тоня, вышедшая вместе с Семеном Семеновичем и Еленой Петровной за ворота принимать гостя и представлявшая его себе, поскольку он руководитель, солидным, несколько самоуверенным, увидела подтянутого, суховатого на вид, ростом до плеча Семену Семеновичу мужичка, оживленного и веселого.

Пока друзья целовались и обнимались, хлопая друг друга, Елена Петровна поднесла гостю полагающуюся по обычаю гостеприимства рюмку водки. К воротам в это время подкатило второе такси, тоже с Санькой, но на этот раз с Санькой Чиликиным, сыном Семена Семеновича, приехавшим в отпуск вместе с женой.

Санька женился недавно, родители невестку еще не видели. Под стать отцу, такой же широкогрудый и великий телом, он и жену подобрал по своей силе, величавую сибирячку, обветренную, как после морской службы.

— А ну, показывай Машу, какова она собой, — обнявшись с сыном и тоже хлопнув его по спине, словно проверяя добротность, сказал Семен Семенович.

Молодуха ему понравилась и фигурой, и невозмутимым таежным спокойствием.

Для нее расстелили до крыльца половик, и она шла по нему, подхватив Саньку под руку, а все остальные кидали в них горстями загодя приготовленное зерно.

Тоня вышла от Чиликиных в сумерках. Яков вызвался ее проводить, она отказалась. Хотелось ей в этот вечер побыть одной, перетосковать и переболеть. Милые вы мои люди! А знаете ли вы, как грустно бывает и завидно глядеть на чье-то счастье и как иногда горько пить сладкое вино из чужой рюмки!..