Сергей Черепанов - Утро нового года

— Дай я попробую, — вызвался жигарь Аленичев.

Профессия выдубила и высушила его, а постоянные заботы о хворой жене и большом выводке детишек согнули спину.

— Только ты, слышь, Семен, — предупредил Аленичев, снимая сапоги, — за мной проследи сам. Веревки-то завяжи узлом крепким. Я хоть сухой, — весу много.

Обмотали его по поясу в несколько рядов, опутали ноги, потом дружно подняли и подали в скважину.

Проба Аленичеву не удалась. Его вынули обратно. Дышал он тяжко, прерывисто, задыхаясь, — дала себя знать фронтовая контузия.

— Водички бы мне, — попросил Аленичев.

Его оттащили, он закашлялся, привалился затылком к железной ферме.

У скважины произошла заминка.

— А если ты? — зашептала Тоня, припадая Корнею к плечу. — У тебя получится. Я боюсь за тебя, но ведь это надо! Надо! Ты слышишь меня: надо!

Из костра выпорхнула стая искр. Ущербный серпик луны потускнел. Протяжно пропела сирена «скорой помощи».

— Ну, хотя бы потому, что я прошу, — громче сказала Тоня.

Она схватила его за рукав, посмотрела в лицо ожидающими глазами, любящими. Но Корней вдруг резко рванулся и, расталкивая толпу, быстро пошел прочь…

Уже миновав обочину зимника, он остановился, ударил себя кулаком в лоб, затем сдернул с плеч пиджак и рубаху и побежал обратно. На прежнем месте Тони не было, она стояла возле горемыки Шерстнева, а рядом, у костра, Гасанов и Яков Кравчун раздевались. Первым пошел к скважине Яков. Проверив на себе узлы, он сделал короткую разминку и нырнул, вытянув вперед руки, туда, в эту слепую дыру в земле. «Так надо!» — вспомнил Корней просьбу Тони, озлобленно выругал себя, бросил пиджак и наступил на него ногой.

На зимнике все затихло, застыло, насторожилось. Только шеренга забойщиков, суровых и сосредоточенных, медленно подступала к скважине, схватившись за концы уползающих вниз веревок, да Семен Семенович, придерживая сигнальный шнур, дирижировал спуском. Наконец, он выпрямился и приглушенно скомандовал:

— Стоп! Кажется, дошел Яков. — Сигнальный шнур задергался и обвис. Семен Семенович обрадованно подтвердил: — Есть! Дошел! — Голос у него дрогнул, на какое-то мгновение он растерялся, однако сразу же справился с собой и громко приказал тем, кто стоял в шеренге: — Давайте на подъем. Помалу. Ровнее, не торопясь. Совсем помалу…

Стало еще тише. Поблизости урчал мотор машины, на которой приехал врач. В степи, где-то в картофельном поле, снова заскрипел коростель. Корней отодвинулся дальше от света костра, затаил дыхание. От напряжения заныло колено. Шеренга забойщиков закачалась, как маятник, выбирая веревки.

— Помалу… помалу… не торопясь…

Казалось, этому не будет конца. И застойной тишине, и неподвижности толпы, и качанию шеренги забойщиков, и командам Семена Семеновича, и стыду, злости на себя, злости на Тоню, ощущению одиночества посреди собравшихся тут людей…

Неошкуренные лесины, из которых Семен Семенович соорудил над скважиной временный подъемник, нудели и поскрипывали. Веревками задиралось корье. Но вот над скважиной показались голые ноги и туловище, опутанные веревками, запрокинутая, как в отчаянном крике, голова Якова и еще голова и туловище, безжизненное… Наташка!

Семен Семенович и Гасанов подхватили ее из рук Кравчуна, бережно подняли и отнесли к машине «скорой помощи». Корней разглядел лишь ее потемневшее, с заострившимся носом лицо, порванную на плечах кофту, оголенное бедро и кровяную коросту на голени.

— Жи-ива-а! — пронеслось, как вздох облегчения, по зимнику.

Шерстнев зарыдал. Этот человек не выдерживал ни горя, ни радости.

Тоня кинулась обнимать Якова.

Корней отошел в толпу и чуть пригнулся. «Жива! Это хорошо, что она жива! А как же теперь с Тонькой?» Он себя не оправдывал. Только сказал с укором: «Ну вот, Яшка опять впереди, и завтра, и послезавтра, и всегда он будет впереди. Почему? Почему именно сегодня все это случилось? Разве я бы не мог?»

Врач распорядился ехать. Санитар и Гасанов подняли носилки. В машину вместе с Наташей погрузился Шерстнев, а сопровождать их поехала Тоня. Корней несколько раз громко позвал ее, она услышала, но не подала вида.

На зимнике стало пусто, народ постепенно расходился по рабочим местам. Погасли огни переносных ламп. Курился догорающий костер. Опять раскинулся необъятно огромный, усыпанный звездами шатер неба с серпиком луны.

Прихрамывая, Яков Кравчун побрел в заводской здравпункт на перевязку. Он шел в одних трусах, как спускался в скважину, и волочил за собой спецовку. Корней пробормотал ему в спину отчужденное, нехорошее слово и недостойное, будто не сам он, а именно Яков сыграл постыдную роль.

За степью чуть-чуть начинало светать. Второй раз, чуя приближение утренней зари, пропели петухи.

Серединой улицы, держась друг за друга, прошли Базаркин и Фокин. Лепарда Сидоровна тащила к себе Мишку Гнездина. Он ругал ее, а она все сносила и настойчиво толкала его вперед.

Долго еще стоял Корней у женского общежития под навесом тополей, вглядываясь в сумеречные очертания домов и заглохшее полотно дороги.

Вот здесь, на этой дороге, два года назад он познакомился с Тоней Земцовой. Тащилась она со станции с тяжелющим чемоданом, поминутно останавливаясь, с любопытством озирая Косогорье.

— Ты кто такая, пичужка? — спросил Корней.

Она рассердилась.

— Я токарь, а не пичужка!

— Ишь ты, токарь?! Такая-то! Носом до суппорта не достанешь.

Тогда она, подперев кулачком бок, серьезно скомандовала:

— А ну, герой, топай отсюда своим путем! Или же донеси мне вещи до общежития.

Корней взвалил чемодан на плечи и довел ее до крыльца.

— Рубль тебе дать, что ли, за подмогу? — спросила она, не поблагодарив.

Он стал здесь бывать каждый вечер, пока она ни привыкла, ни приручилась…

Пора было возвращаться домой, очевидно, Тоня осталась в больнице.

«Ладно, — решил он, — бзык пройдет, она успокоится и помирится. Уговорю!»

Дома, за закрытыми ставнями, все еще горел свет. Побрякивая железной цепью, по ограде бродила Пальма, глухо рыча, оскаливаясь на выползающего с веранды Баландина.

Артынов по-прежнему торчал за столом, скребся ногами по полу, пытаясь подняться.

Корней проводил Баландина за калитку, затем с отвращением взялся за Артынова.

— Куда его девать?

— Охмурел он совсем, — равнодушно сказала Марфа Васильевна. — Хоть скапидару налей, заодно с бражкой вылакает. Уродит же господь таких безмерных! Уж кабы не нужда, так разве же пустила бы я его за свой стол.

— Нашла, кем нужду затыкать, будто иначе нельзя. Ведь просил тебя: не зови! — Он сдернул Артынова со стула и сильно встряхнул. — Его самого могут с завода турнуть!

— Пошто?