Владимир Монастырев - Рассказы о пластунах

Замполит поскреб ногтем подбородок с легкомысленной ямочкой и ответил:

— Ничего, привыкает.

Ответ, видимо, удовлетворил комбата, и он по-приятельски положил на плечо Поплавскому свою тяжелую ладонь.

— Добро, — изрек он, — пусть привыкает.

И улыбнулся, отчего угрюмое лицо майора стало доверчивым и юным.

Прошло несколько дней, и они встретились снова при других обстоятельствах.

Поплавский обнаружил в батальонных тылах вместо одной, положенной по штату, две походные кухни. Спросил у повара:

— Зачем вторая?

Повар ответил уклончиво.

— Так, на всякий случай.

На лоснящейся физиономии повара мерцала блудливая улыбочка. Поплавский насторожился. Ему не хотелось совать нос в кухонные дела, однако приходилось. Младший лейтенант полагал, что парторг должен знать все. Проявив некоторую настойчивость, он раскрыл тайну второй кухни. Оказалось, что таскали ее за батальоном не просто так, ради «всякого случая». Котел второй кухни доверху был налит спиртом. Комбат сам следил за уровнем драгоценной жидкости и пользовался ею довольно часто.

Разговор с майором не сулил Поплавскому приятных минут, но избежать разговора он не видел возможности. Посоветовался с замполитом. Тот о второй кухне знал.

— Говорил я с комбатом, — сказал замполит.

— И что?

— А ничего. Отшучивается. Ничего ты ему не докажешь.

Поплавский все-таки решил поговорить с комбатом. Замполит ему не препятствовал, но и не одобрял — считал пустой затеей.

Когда парторг явился к майору, тот брился. Точнее, его брили. Маленький, с пухлыми ручками солдат, наверное в гражданской жизни парикмахер, священнодействовал над щеками комбата, покрытыми облакоподобной мыльной пеной. Ординарец, долговязый парень с могучими плечами, разогревал на трофейной спиртовке воду.

— А-а, парторг, зачем пожаловал? — спросил комбат, скосив красивые, в длинных ресницах глаза.

— Дело есть, товарищ майор, — садясь на ящик, сказал Поплавский.

— Давай, выкладывай.

— Хотелось бы наедине, товарищ майор.

— Что, партийная тайна? — усмехнулся комбат.

— Тайна не тайна, а надо наедине.

— Если так, подожди, — вздохнул майор. — Обедал?

— Нет еще.

— Вася, сооруди-ка парторгу закусить. Печенки ему жареной под луковым соусом. Ох и мастер же наш повар по соусам…

— С предисловием? — спросил ординарец, доставая откуда-то из-под Поплавского тарелку, вилку и котелок с жареной печенкой.

— Валяй с предисловием, — разрешил комбат.

Вася отстегнул от пояса трофейную флягу, обшитую сукном, как фокусник, чуть ли не из рукава достал серебряный стаканчик и налил спирту. Спросил у Поплавского:

— Как употребляете, товарищ младший лейтенант, разбавленный или водичкой запиваете?

Поплавскому вдруг мучительно захотелось выпить. Он не питал пристрастия к алкоголю. В компании не отказывался от рюмки водки или бокала вина, но никогда не жаждал спиртного. А тут ощутил острое желание выпить под эту печенку, от которой раздражающе пахло жареным луком. Он разозлился на себя, проглотил голодную слюну и зло ответил:

— Никак не употребляю.

Вася завинтил флягу и повесил ее на пояс. Комбат молчал. Так они и сидели молча все время, пока солдат с пухлыми ручками брил майора.

Когда он ушел, комбат, приняв от Васи флакон одеколона, плеснул в пригоршню, обдал лицо жгучей жидкостью и, вернув флакон, сказал ординарцу:

— Пойди погуляй.

Ординарец вышел. Майор повернулся к Поплавскому и сурово спросил:

— В чем дело?

— Насчет второй кухни…

Комбат сверлил парторга глазами.

— Сдать ее надо, — твердо выговорил Поплавский, — а то нехорошо получается.

— Что же вы тут увидели нехорошего? — комбат достал портсигар, закурил, зло щелкнул крышкой зажигалки.

— Спирт, — коротко ответил Поплавский. — Котел спирту.

Майор усмехнулся, спросил язвительно:

— Ты к нам из Ташкента приехал?

— А хотя бы из Ташкента, — Поплавский встал. — Откуда я приехал, значения не имеет.

— Имеет, — комбат тоже встал. — На фронте без году неделю, а туда же, мне выговора делать хочешь. Мне! — он подбросил и поймал зажигалку. — Вы там в Ташкенте думаете, что воюют в белых перчатках, парадным строем? О-ши-баетесь. Да, я вожу кухню со спиртом. Ну и что? В таких переплетах бываем, что нельзя не пить. Понимаешь, нельзя! И кто ты в конце концов такой, что мне этой кухней в нос тычешь?

Поплавский, маленький и взъерошенный, сжал кулаки и шагнул к огромному комбату.

— Я парторг, — произнес он негромко, но с такой силой, что майор не решился перебить его. — Партийный организатор. Вот кто я такой. А вы коммунист, член партийной организации. И будьте добры на меня не кричать, — младший лейтенант сделал еще один шаг вперед, и комбат попятился. — Я знаю, что воюют не в белых перчатках. Но и не под спиртными парами, по крайней мере в нашей армии. И, уж если на то пошло, должен сказать, что барские замашки советскому комбату не к лицу. А они у вас есть.

Нахлобучив пилотку, Поплавский козырнул и шагнул к двери. Прежде чем выйти, обернулся и сказал:

— Этот разговор можете считать партийной тайной. Что касается лишней кухни, то ее надо сдать, иначе передам дело на парткомиссию.

Через два дня лишней кухни в батальоне не было: сдали. Замполит удивился:

— Как же ты его убедил?

— Убедил, — уклончиво ответил Поплавский.

— Ну, ну, — замполит почесал подбородок с ямочкой и не без любопытства посмотрел на младшего лейтенанта.

В пещере было темно и безветренно. Зажигалка горела ровно: язычок пламени стоял, как нарисованный, желтый, с голубоватым обводом. Света от него хватало, чтобы рассмотреть ладонь. Лица людей, стены и потолок терялись во мраке.

Второй день сидели пластуны в пещере. Гитлеровцы спустились на площадку, постреляли из автоматов. Пули беззвучно уходили в глиняные срезы, изредка рикошетили, басовито жужжа. Немецкие автоматчики сложили костер из плавника и подожгли. В пещеру дым не пошел.

— Если б сквозная была, протянуло бы, — заключил Косенков. — Значит, другого выхода нет. Сидим, как в бутылке.

Одна из стен пещеры была влажная. Косенков ножом выдолбил желоб, и в нем стала скапливаться вода. Ее бережно собирали в котелок.

Жежель на шинелях лежал в углу, за валуном. Около него дежурили по очереди. За входом в пещеру круглосуточно следил часовой. Гитлеровцы не пробовали войти, только покричали: «Рус, сдавайс». Не получив ответа, замолкли и больше никаких видимых мер не принимали.

Сколько придется тут сидеть, Поплавский не знал. Командование, конечно, не отказалось от намерения форсировать реку. Офицерам полка было известно, что на протяжении ста километров в течение нескольких дней создали три плацдарма. Два из трех, видимо, отвлекающие, один — основной, там — направление главного удара. Как складываются дела на главном направлении? Об этом Поплавский мог только гадать. Может быть, если дела пойдут успешно, наши будут здесь через несколько дней, а может быть…