Михаил Щукин - Имя для сына

— Косихин, э-э-э… вы говорите не по существу.

Но не так-то просто сбить Косихина.

— Как раз по существу, Владимир Семенович. Поясняю. Чего хочет Рябушкин? Быть в районе если уж не человеком номер один, то, по крайней мере, в первой пятерке. Хочет, чтобы его все боялись, чтобы перед ним ломали шапку. А методы для достижения цели — одни и те же. Критиковать до посинения, потом снимать урожай. Теперь факты. Помните, как он яростно критиковал нашу ПМК и ее начальника Авдотьина? Сейчас — ни слова. Выходит, поправились дела? Нет, все по-старому. Зато Рябушкину почет, и уважение, и низкий поклон при встрече, а главное — боязливый взгляд. Когда это понял редактор, он стал неугоден, а Рябушкин тоже понял — или он, или Савватеев. Середины нет…

Слушали Косихина очень внимательно. Каждый по-своему. Рябушкин нервно поправлял очки, Савватеев смотрел в окно, словно дело его не касалось. Травников краснел и осторожно ворочал шеей в тугом воротничке рубашки. У Воронихина по многолетней привычке было спокойное и непроницаемое лицо. Андрей, который еще ничего не умел скрывать, со злостью смотрел на Рябушкина и Травникова.

Косихин все так же размеренно, словно траву косил, говорил дальше:

— Савватеев честен. Вот и все. Не надо ломать головы. Он не дает Рябушкину стать крутояровским бонапартиком, а Травникову не дает сесть на то место, до которого Владимир Семенович никогда не дорастет. Я слишком длинно говорю. Закругляюсь. Вывод — об этом толковать надо было намного раньше, а не тянуть до крайнего. Что мешало говорить? А наше вечное «авось», как-нибудь обойдется. В первую очередь виноват я как секретарь парторганизации и готов понести за это наказание. Пусть собрание его и определит. У меня все.

Косихин сел. Нина Сергеевна натянуто улыбнулась:

— Кто хочет высказаться?

Осторожно поднялся Травников, посмотрел сначала на Воронихина, потом на Савватеева.

— Мне кажется, что докладчик, э-э-э, отклонился от темы и неправильно истолковал наш сигнал. Мы не ставили своей целью подать дело так, словно хотим снятия с работы Савватеева. Мы говорили о недостатках, которые есть в нашей редакции и которых, э-э-э, становится все больше…

Андрей сидел сбоку от Травникова и хорошо видел, что руки у того, обычно спокойного и величавого, подрагивают, понял, что Травников отчаянно трусит. И уже не может отказаться от задуманного. Наверно, единственный раз в жизни он нарушил рамки своей осторожности и, лавируя, холодея от страха, пытается выплыть к заветной, так долго вынашиваемой им цели. Говорил Травников долго, как всегда, нудно, с бесконечными «э-э-э», но линию главную держал. Хитро сворачивал на недостатки в редакции, не трогая Савватеева, но получалось, что во всем виноват редактор.

Об этом же начал говорить и Рябушкин.

Андрей вспомнил их лица в тот вечер, когда они приходили к нему домой, вспомнил так ярко, что даже передернулся. Хотелось закричать в голос. Но — крик здесь неуместен, глуповат будет. В драке с такими, как Рябушкин и Травников, на одну только глотку надеяться нельзя. И Андрей, переждав минуту, сдержав в себе крик, как можно спокойнее произнес с места:

— А вам не мешает кое-что вспомнить. Хотя бы как вы приходили ко мне домой.

Рябушкин сбился, глянул на Андрея. Понял, что теперь изменить ничего нельзя — заговорил Андрей Агарин, а Рябушкин надеялся, что он промолчит.

— О чем речь, Агарин, конкретней, — подала спокойный голос Нина Сергеевна.

— Они приходили ко мне домой и предлагали пойти в райком вместе с ними. По их расчетам, места распределялись так: Травников — редактор, Рябушкин — зам, а мне, если соглашусь, оставляли стул заведующего отделом писем.

Андрей не считал нужным ничего больше добавлять. Травников сильней заворочал шеей в тугом воротничке рубашки. Воронихин, а он не проронил ни одного слова, терпеливо делал пометки в блокноте. Опытным чутьем он сразу догадался, куда поворачивается руль, — совсем не в ту сторону, в какую он хотел: вместо Савватеева обсуждали Рябушкина с Травниковым. Сейчас еще оставался момент, когда он мог своей властной рукой придержать этот руль, но только с большой натугой и с большой потерей для себя лично. А терять авторитет он не хотел. Поэтому выжидал.

Рябушкин справился с первым замешательством. Так просто он уступать не хотел.

— Хочу сказать, что Агарин дал не совсем верную информацию. Да, мы были у него с Травниковым. И разговаривали на эту тему. Но он неправильно нас понял. И мне еще не ясно — почему вы, Косихин, так на нас навалились? Это что — реакция на критику?

Рябушкин сел. Передернул плечами, поправил очки и независимо посмотрел на Савватеева. Тот выдержал этот взгляд и попросил слова. Откинув седые космы, прокашлялся, сильно выкинул руку и указал на Рябушкина, потом на Травникова:

— А я ведь вас, ребятки, ни капельки не боюсь. Ни на грош, даже гнутый. Не напугаете. О тебе, Владимир Семенович, разговора нет. А тебя, Рябушкин, я завтра же выгоню из редакции. И в трудовой книжке напишу: спекулянт на наших трудностях и паразит. Так и напишу, без всякой статьи. Волчий билет тебе дам, чтобы ни к одной редакции на пушечный выстрел не подпускали.

— Вот наглядный пример, Александр Григорьевич! Вы слышите, как он разговаривает? — повернулся Рябушкин к Воронихину.

— С такими, как ты, я и дальше буду так разговаривать! — отрезал Савватеев.

Рябушкин недоуменно развел руками. Нина Сергеевна предоставила слово Воронихину.

Первый сказал очень кратко:

— Вопрос о работе редакции мы вынесем на бюро. И детально обсудим.

Большинством голосов приняли решение — тоже очень короткое: жалоба Рябушкина и Травникова необоснованна.

— Надеюсь, наше решение будет учтено на бюро? — спросил Косихин.

— Думаю, да, — кивнул первый.

Но думал Воронихин, возвращаясь в райком, совсем другое: «Нет, все, Паша. Отправлю тебя на пенсию Хватит. Для тебя же самого лучше будет».

После собрания, придя домой, Савватеев почувствовал, что ему худо. Его и раньше донимала головная боль, но в этот вечер она была какой-то иной, давила тупо и безжалостно, как горячий железный обруч. Едва уснул. И в душной, непроницаемой темноте кошмара, словно наяву, увидел, что рушится землянка. От взрыва приподняло накат, несколько мгновений он как-бы повисел в воздухе, а потом вместе с землей, с бревнами рухнул вниз. Придавил.

Барахтаясь, Савватеев кричал и звал на помощь.

После памятного собрания, после неожиданной и серьезной болезни Савватеева в редакции стало тихо, сосредоточенно, почти не раздавался смех и прекратились веселые сборы у Косихина в кабинете. Травников отсиживался за своим столом, зарывшись в бумаги, разговаривал только в необходимых случаях.