Михаил Соколов - Искры

Андрей вошел в кабинет, молча сел в кресло и, сняв картуз, стал вытирать потное лицо.

Яков бегло взглянул на него и понял: «На дворе — осень, холод, а ему жарко. Значит…»

— Забастовали, — подтвердил его догадку Андрей.

Яков встал, шумно отодвинул от себя кресло. «Так… А наказной молчит», — подумал он и мрачно спросил:

— Чего они требуют?

— Они скоро сами придут, — уклонился Андрей от ответа. — У них, оказывается, все готово.

— Оказывается. А ты… кем в таком случае оказался?

Андрей вздрогнул и побледнел. Яков кинул на него ястребиный взгляд, жестко сказал:

— Шляпа ты! Испугался горстки людей. Да они Цигмеи против нас! Мразь! — И, встав, зашагал по кабинету. Потом достал деньги из несгораемой кассы, бросил их на стол: — Тысяча тут. Можешь все взять себе. Или раздать своим людям. Но завод, мельница должны работать! — резко проговорил он.

Андрей отвел глаза в сторону и негромко сказал:

— Своих людей — пять человек. А разорили и обездолили вы сотни семей. Теперь вам с народом не сговориться…

Яков остановился, бросил презрительный взгляд на унылую фигуру своего управляющего и рассмеялся.

— Никогда не думал, что ты такой трус… Ну, что ж! Раз со мной не хотят сговариваться, пусть попробуют поговорить с казаками. За плетками дело не станет…

Андрей промолчал.

— Иди, Андрей. Если ты на самом деле боишься чего-то, я не неволю тебя. Можешь даже уйти со службы. Повторяю: если тебе боязно.

Андрей опять ничего не ответил и ушел, слегка кивнув головой.

— Так вот ты какой стал! — тихо проговорил Яков, когда закрылась за Андреем дверь.

Вскоре пришла делегация от рабочих. Яков принял ее запросто и подумал при этом: «Значит, вы еще слабосильная команда, раз сами идете к хозяину».

Один из делегатов, старший мирошник, был в праздничной суконной тройке и в белом воротничке. Он был человек исполнительный, услужливый, недавно взял у Андрея двадцать пять рублей для покупки коровы, и Яков надеялся на него.

— Ну-с, я вас слушаю, господа, — ласково сказал он. — Да вы садитесь, будьте как дома.

Делегаты сели у стола. Старший мирошник подал письменные требования рабочих и сел. Яков прочитал их и увидел только два пункта, из-за которых стоило разговаривать: требование о сокращении рабочего дня и о повышении расценок на двадцать процентов. Остальные пункты касались мелких нужд — выдачи рукавиц, йыла, фартуков, сапог, медицинской помощи и вежливого обращения.

— Так, — спокойно произнес Яков. — Сократить рабочий день не могу — это дело правительства. Об остальном подумаю и сообщу завтра.

Старший мирошник улыбнулся, погладил усы и угодливо сказал:

— Хорошо, Яков Нефедович, но мы просим вас подумать и о сокращении рабочего дня.

— А тут и думать нечего, — смелее ответил Яков. — Я не имею права самовольно сократить рабочий день, да и при всем желании не смог бы этого сделать, раз он везде у нас такой. Мое масло и моя мука стали бы в таком случае намного дороже, чем у других, и я вынужден был бы или закрыть завод и мельницу, или резко снизить людям заработки. Вот добьетесь закона — тогда я с полным удовольствием, когда все мы, хозяева, будем в одинаковом положении.

Один из делегатов в рабочей промасленной одежде возразил:

— То дело правительства, а сейчас мы у вас требуем и будем стоять на своем. И к работе на старых условиях не приступим.

Это был Спиридон, первый старший рабочий, начинавший хозяйство Яшки.

— Ты, Спиридон, так говоришь? — с кривой улыбкой спросил Яков. — Неужели тебе расхотелось работать со мной? Жаль, жаль.

— Ничего, вы без нас все одно не обойдетесь. Принимайте наши требования или…

Старшин мирошник досадливо прервал его:

— Спиридон, мы еще не говорили с Яковом Нефедовичем, что ты забегаешь вперед? — и, обернувшись к Якову, улыбнулся и продолжал: — Яков Нефедович, вы, конечно, понимаете современное политическое положение в стране. Я думаю, вы благоразумно отнесетесь к требованиям ваших рабочих и удовлетворите их.

— Конечно, конечно, — подтвердил Яков. — Я сам из простого народа и хорошо знаю его жизнь.

— Не похоже. Это вы просто подделываетесь под народ, — заметил Спиридон.

Яков недобро посмотрел на него, сказал:

— Не похоже… Поезжай в нашу станицу и узнаешь, кто я… Тоже, капиталиста нашел… Ты вот в добром костюме работаешь, а мой батька в таком меня только в церковь пускал.

На этом беседа и кончилась. Вечером Яков пригласил к себе старшего мирошника, договорился с ним, какие требования рабочих можно удовлетворить, и положил в карман ему сто рублей.

А часом спустя в степи показалась толпа. Она приближалась к имению стремительно, становилась все больше, и уже были слышны ее грозные выкрики. Над головами людей мелькали поднятые вилы, колья, топоры.

Яков спустил с цепей волкодавов, метнулся в дом, сорвал со стены ружье и кликнул Андрея. Но ни Андрея, ни охраны не было.

— Негодяи! — выругался он, и им овладело отчаяние.

«Убьют, все разгромят», — подумал он, стоя на веранде, и почувствовал, как на лбу у него проступил пот и руки задрожали. На миг вспомнились Оксана, отец, Алена, а в следующий миг он сказал:

— Эх, была не была! — и стал ждать.

Толпа приближалась к имению. Яков смотрел на нее темными, горящими глазами и придумывал, что бы это сделать. Но вдруг он заметил: впереди всех, в синей поддевке, с топором в руке, бежал Андрей. Вот он обернулся, что-то крикнул и бросился к воротам имения.

— А-а-а!..

— Громи-и-и!

Мужики обложили имение со всех сторон. Собаки, как звери, бросились к воротам, к изгороди. Раздался выстрел, но — собаки стали еще злее.

Андрей вместе с отцом остановился перед воротами, взметнул над головой топор и крикнул:

— Руби!

Сверкнули в воздухе топоры, и полетели щепки, клочья собачьей шерсти, затрещали, повалились ворота, и двор наполнился угрожающими голосами.

Яков стоял на веранде — без шапки, в косоворотке. Вот он уже поднял было ружье, но в последнее мгновенье заставил себя бросить его под ноги осадивших веранду мужиков.

— Берите, стреляйте! В грудь стреляйте! — неистово крикнул он и рванул рукой ворот рубашки.

Мужики замешкались, и Яков в ту же секунду воспользовался этим:

— Чего вам от меня надо? Земли? У меня своей нету. Хлеба? Можете весь забрать, какой есть на ссыпке, там пять вагонов ячменя. Лошадей, овец хотите забрать? Они в степи. Что еще хотите от этого дерева, от хаты и сараев?

— Уплати сполна за работу!

— Уплачу.

— Зерна дай на хлеб детишкам!

— Дам. Еще что?.. Эх вы, горячие люди! — осмелел Яков. — Как будто со мной нельзя договориться по-человечески… Да вы заходите в дом, сядьте и обо всем договоримся чинно и благородно. Я не святой, могу и нехорошее сделать кой-кому, так вы так и скажите. Я не шкура, как Чернопятов, и не помещик, а мужик и хлебороб.