Валерий Дашевский - Чистая вода

— Точно, Игорь Халилович.

— Курсы открываются двадцать восьмого февраля и рассчитаны на сто тридцать часов. Выполняйте распоряжение начальника отдела, Игорь Халилович!

— И не подумаю, — сказал я. — Или вы меня насильно отведете?

Я повернулся к нему и только тут заметил, что происходит с его лицом: оно сделалось землисто-серым, а потом и вовсе пепельным; капельки пота выступили на его верхней губе прямо у меня на глазах. Потом побелевшие от напряжения губы приоткрылись и дыхание со свистом вырывалось у него изо рта. Он прижал руки к животу, будто его ударили под дых. Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что не могу пошевелиться. Я закричал:

— Сергей Сергеевич, что с вами? Вам нехорошо?

Он не ответил. Он сидел с приоткрытым ртом, держась за живот, и смотрел прямо перед собой — в незримую точку в нескольких сантиметрах от своего лица. Потом опустил голову. Я видел только шляпу с обвисшими полями и лентой, давным-давно утратившей свой первоначальный цвет.

— Хотите, вызову «скорую»? — Я тронул его за рукав пальто, желая удостовериться, что он меня слышит.

Он сказал:

— Нет!

Немного погодя он с видимым усилием поднялся и, взглянув на меня с немой укоризной, будто от моих слов у него схватило живот, направился к выходу из станции исполненной достоинства походкой. В «скорой помощи» он, по всей видимости, нуждался не больше, чем в моем обществе, из чего я заключил, что он достаточно пришел в себя. Кроме того, я решил, что у него обычное расстройство желудка, и, при воспоминании о том. как высокомерно он отверг мое участие, мне захотелось догнать его и посоветовать мыть руки перед едой.

Но чтобы дать ему совет по части гигиены, мне понадобилось бы ехать в трест, — из окна я увидел, как машина аварийной службы развернулась и, переваливаясь, словно тучная старуха при ходьбе, покатила со двора.

Я знал, что наш разговор не окончен. И он был продолжен после перерыва, когда я занял свое — к тому времени я имел все основания считать его своим, — место в дверях кабинета Пахомова, комкая шапку в руках.

— Значит, вы это серьезно, — сказал я. — В быткомбинат. Мне.

— Ты должен знать устройство котельных, — ответил Пахомов.

— Котельных. Свою котельную я знаю, как собственный карман.

— Погоди, сядь.

— Нечего мне садиться! Я инженер, а не администратор. Следить за насосами и ездить на склад может человек с образованием техникума. Мне на этой станции нечего делать.

— Ты пока не инженер. У тебя только диплом инженера.

— Это одно и то же.

— Не совсем. Инженером станешь, когда у тебя будет практика.

— Так дайте мне ее! При чем тут быткомбинат? Практику, по-вашему, в быткомбинате проходят?

— Да. В быткомбинате тоже. Экзамен сдашь десятого марта. Принимать буду сам. Потом решим, что с тобой делать, — сказал Пахомов.

И я ответил:

— Ладно. Говорите, десятого? Будь по-вашему, я сдам вам экзамен. И в быткомбинат похожу. По после можете себя не утруждать. Я сам разберусь, что с собой делать.

Вот так я вторично оказался в институте, пожал множество рук, повторил множество раз, где и кем я работаю и во сколько государство оценивает мои труды, дал множество советов по поводу предстоящего распределения, ожидавшегося со дня на день — «Рама, не валяй дурака, послезавтра я должен ответить, еду я туда или нет!» — и в конце концов добрался до кафедры электротехники, в задней комнате которой старший преподаватель, кандидат технических наук Леонид Яковлевич Монастыренко сокрушенно покачал головой.

— Четыре консультации, дружок. Самое большее, пять. Первая завтра в шесть тридцать. Учебник у тебя есть? Ах, нет. Обратитесь в техническую библиотеку своего треста. А я, было, решил, что мы распрощались навсегда, Рамакаев.

А потом наступила весна; она разразилась сразу, будто долгие месяцы ждала своего часа, чтобы одолеть наверняка. Спустя два дня снег в городе стал похож на грязный ноздреватый пенопласт, а потом и вовсе стаял, и вода вперемешку со снегом и грязью устремилась вдоль тротуаров, коричневая, как кофейная гуща, и ветер хлестал по улицам так, словно сам господь бог вздумал встряхнуть небо, ухватив его за края, как простыню. Само небо по части чистоты, прозрачности и голубизны не уступало хрустальной грани, и на солнце было больно смотреть. Мутные лужи стояли на платформе № 1, а вдоль вагонов была непролазная, замешанная на воде грязь. Щадя единственные туфли, я стал ходить в трест проходными дворами, мимо выбеленных известкой стен одноэтажных домов, гаражей и сараев, вокруг которых земля была сплошь усыпана жужелицей, гравием и битым стеклом, мимо облупившихся, обветшалых фасадов особняков образца начала столетия, мимо окон с ватой, а поверх ваты стаканчиками с кислотой или бумажными цветами в проемах — мимо всего, что в один прекрасный день обратит в груды щебня и штукатурки шар-баба, чтобы девятиэтажки выросли здесь, как белые сны.

Иногда мы с Валей возвращались этой дорогой, я держал ее под руку или нес зонт, и, войдя в переднюю, мы долго целовались, прежде чем снять плащи. В один из таких вечеров она сказала:

— Не трогай меня.

— Прости, — сказал я. И убрал руку с ее плеча.

Я снял плащ, повесил его на вешалку и, обернувшись, увидел, что она смотрит на меня, прислонившись к стене, Я спросил:

— Ты что, собираешься уходить?

Она ответила:

— Да, собираюсь, — И в лице у нее не было ни малейших признаков улыбки.

— Как прикажешь понимать тебя? — спросил я.

Борька выглянул из кухни, сказал:

— Привет, молодожены! — и затворил дверь.

— Я должна с тобой поговорить, — сказала Валя. — Еще дорогой хотела, но подумала, что улица — не совсем подходящее место.

— Так говори, — сказал я. — Или коридор — тоже неподходящее место? Тогда пошли в комнату.

И тут я почувствовал, как ноги у меня стали ватными.

— Ты ждешь ребенка?

Глядя мне в глаза, она медленно покачала головой.

— Послушай, хватит меня мистифицировать, — сказал я. — Если это шутка, прибереги ее для другого раза. Ну скажи, в чем дело? — спросил я тоном, какой в моем представлении принято называть проникновенным.

— Я написала Толику письмо, — сказала она.

— А, — сказал я, — вот оно что.

Я достал сигарету и закурил, не спуская с нее глаз. Мысли мои тем временем норовили разбежаться в разные стороны, как жуки из спичечной коробки.

— Что же ты написала? — спросил я как можно спокойнее.

— Что встретила другого человека и прошу дать согласие на развод. Ну, чтобы он прислал свое письменное заявление, что не возражает.

— Понятно, — сказал я. — Ты отправила письмо?

— Да. Вчера утром.

— Понятно, — повторил я. — Меня это только радует. Тогда я не понимаю, куда и зачем ты собираешься уходить.