Борис Лапин - Избраное

Вот слушай! Тогда жены моржей выходят на берег, и у них начинается веселье. Ях-ох! Играют друг с другом. Целый день бьют хвостами по земле. Ух! Потом целый день спят… Водоросли. Зеленая слизь. Смотри — так наклоняют голову набок. Так — упирают жесткие усы в камень. Когда пройдет месяц, охотники нашего народа выходят из ным-ныма. Оставляют винчестера в пологах, берут с собой только гарпуны и убивают спящих моржей — столько моржей, сколько нужно на зиму, а больше не позволено. Пройдет лед. Ветер подует с северо-запада — зовет их. Слышно в воздухе поет: «рыркы! рыркы!» Как будто старая моржиха зовет своего детеныша. Это время у нас называется «рырка-йоо» — время моржовых ветров, и моржи скорей торопятся уйти за Эйре-хут-хир — Берингов пролив, в большое Южное море. Если год свободный, моржи хорошо проплывают на юг. А другой год бывает много льда, и тогда оленные люди охотятся на моржей в горах. Э! да ты, наверно, неправду говоришь! Нельзя того быть, чтобы ты не знал об этом. Ведь, когда много льда, проход через залив бывает закрыт. А моржам непременно нужно в Южное море, там стоят их дома. Все моржи идут в Колючинскую губу и подымаются вверх по речке Колючин. Река Колючин далеко-далеко идет. До самой, считай, середины нашей земли. А там, откуда река течет, есть высокий холм. Переползти этот холм — и опять попадешь в речку. И эта речка течет не в наше море, а в другое море. Вот, слушай, в то самое Южное море! И в ледяной год моржи идут по сухой дороге. Подымаются по Колючиной вверх и через гору переползают в другую реку. Вот счастье тогда привалило оленным людям! Те оставят свои стада за горой, а сами идут сторожить моржей на гору. Тяжело ползет морж посуху, плохо дышит, бьет ластом прямо в мох. Оленный подойдет, да как всадит копье ему в спину! Ух, ух, ух!»

В селение нас не повели. Все люди ным-ныма были на берегу, ожидая, какие новости принесут дозорные про моржей. Каккот вынул из-за пазухи кровавый и жесткий кусок вяленого мяса:

— Ешьте!

Я отказался. Отказался и Гребич.

— Правда, ешьте, ешьте! — добавил Кыммыиргин. — Ешьте! Амундсен ел стряпню Каккота. Ничего. Хвалил. Каккот, скажешь какое ни есть слово на языке Норвэйитлин?

— Гуд даг, алдер Лясс, — обрадованно залопотал Каккот, — на шхуне меня звали Лясс. Я был младшим поваром у Амундсена. Амундсен забрал мою дочку в Норвегию, звал меня — потом приезжай ко мне. Я, наверно, на другой год попрошу Кнудсена, — пусть берет меня с собой в Ном. Хочу ехать в Норвегию.

Не знаю, как относился к кулинарным способностям Каккота Амундсен. У нас они не вызывали доверия. Кыммыиргин и Та-Айонвот, впрочем, быстро расправились с вяленым мясом.

— Тагам, едем назад! — сказал Кыммыиргин.

Байдара была столкнута в воду, и мы заняли в ней места, тяжело выгребая в море. Чукчи на берегу делали нам знаки, показывая, чтобы мы держались дальше от моржового мыса. В их предостережении были опасение и угроза.

Инчаунцы считают моржовое лежбище своей собственностью. На Чукотке осталось всего несколько таких лежбищ. Между тем когда-то, еще на памяти дедов нынешних стариков, таких лежбищ было очень много. Почти возле каждого мыса есть выдавшиеся в море камни, у которых, по словам стариков, прежде были моржовые лежбища. В настоящее время существует всего четыре «живых» лежбища. Разумеется, если не ограничить охоту, то моржи на лежбищах могут быть перебиты в один год. Отсюда строгие запреты бить моржей больше, чем нужно для зимнего запаса. Вход на лежбище разрешен только двум-трем охотникам-инчуанцам. Люди из других селений не имеют права убивать зверя на лежбищах. Они охотятся за моржами с лодок. Только в крайних случаях, во время голода, инчуанцы помогают соседним селениям мясом. Зато в годы, когда моржи почему-либо не приходят (а такие годы бывают), инчуанцам приходится плохо. К марту месяцу запасы истощаются, и в пищу идут старые шкуры, кожаные ремни — из них варится похлебка. Из выложенных камнями ям, куда складываются запасы «копальхена» — кислого моржового мяса, выскребывают до крупинки всю землю и песок, пропитавшийся тухлой вонючей гнилью прошлогоднего мяса, и высыпают в горячую воду.

…Мыс остается от нас на западе. Неужели мы даже не увидим моржовых стад? Кыммыиргин поднял парус. Я сажусь за рулевое весло и правлю к берегу, делая вид, что борюсь с ветром и течением, помимо нашей воли относящим нас к лежбищу.

На расстоянии полуверсты от нас гладкий лоб желтого мыса. Перед ним торчат скалы, разбросанные возле берега, как чудовищной величины булыжники. В них странное шевеление и движение. Некоторые из камней двигаются, переползая с места на место и с плеском бултыхаясь в воду. Издали моржи похожи на огромные бурые мешки с крохотной клыкастой головой. Над лежбищем вой и стон. Сначала он кажется мне отраженным от скал громом прибоя. В него врывается визгливое мычанье и гнусавое овечье меканье. Самки моржей зовут детенышей.

— Ближе ехать нельзя, — говорит Кыммыиргин, — всадят нам пулю из винчестера — инчуанцы…

Ветер быстрым рывком надувает парус. Байдара низко наклоняется к воде, — вот-вот перевернется. Ближе ехать нельзя.

Чукчи разделяют горизонт на пять сторон света, по числу преобладающих ветров на побережье. Вот их названия:

Хейхындлидлии — север и бог севера.

Ханендотлин — южный ветер, сырость и тепло.

Кыттынгенынген — восток, откуда приходят люди с дырявыми подбородками.

Амнонкеыратльхин — или запад — сторона неизвестных человеческих стад и диких оленьих племен.

Северо-запад — Кайратльхин. Жестокая страна замерзающего воздуха, откуда на льдинах приплывают белые медведи. На краю северо-запада есть где-то вход в страну умерших людей. Пасутся под землей мамонты — Каммак. Это — страна, куда, по словам стариков, вход для людей закрыт. Северо-западный полюс.

…Сегодня с утра хлещет унылый полярный ливень. Тусклый, одинаковый, беспредельный, захлебывающийся, белый, как север. Незавидное небо унылой страны выливается на землю мрачной холодной водой. Скверное полярное лето. Я не удивляюсь тому, что чукчи считают только два времени в году — долгий «тлия-атлеиг» — зиму и короткое время «киткит-тык» — вот как раз эту пору. И для них зима — это снежная пелена, морские бури, волчьи погони, обледенелый простор, а лето — отмерзающая тундра, плывущие по горизонту льдины.

Возле сплюснутых яранг, видных в окно здания рика, бегают маленькие пестролицые чукотские дети. Они кричат, как лягушки в болоте.

С океана к лагуне над уэлленской косой перелетают стаи диких уток и гагар, ища жирных рыбешек на спокойной воде. Как только стая птиц отделяется от воды, дети подымают оглушительный визг и бегут за стаей, не давая ей опуститься. В руках у них несложные метательные снаряды, состоящие из камня и кожаного ремня. Они устроены, как пращи. Их название «гуйогуй». Среди детей я узнаю Кымеулина, Рипитля, сына Каингитт, Хиуэу, Лоэнгина, брата Кыммыиргина.