Любовь Руднева - Голос из глубин

Атомную бомбу сбросили на атолл с самолета. Аукнулось преступление на другом полушарии: в обсерватории Пюи де Дом, высоко в горах, во Франции, обнаружили над собой атомное облако.

Вторую бомбу много времени спустя подвесили к барже в водолазном колоколе на глубине пятнадцать метров и поместили меж скоплениями военных кораблей, покинутых экипажами. А экипажи заменили подопытными зверьками.

Потом уже яд радиации по океанической цепи расходился все дальше и дальше. Американский радиобиолог сам рассказывал Андрею, как пищевая цепь разносит это заражение далеко по океану. Так, гончие океана — тунцы — поедают маленьких зараженных рыбок и сами несут смерть в своем теле ловцам тунцов.

А сзади вновь набрал наступательную силу молодой высоковатый голос:

— Конечно, я мог бы высвистывать сейчас перед вами руладу, как развлекался прошлую неделю с крошкой Сюзи. Может, вам это было бы приятнее, говорят, что с годами интерес к таким приключениям не убывает. Простите, я шучу, но не поднимайте глаза к потолку самолета, мой высокодостойный доктор.

Вдруг старый доктор запальчиво ответил:

— Ну конечно, вы якобы существо реалистическое, а я вымирающий романтик, но мне претит ваша зоологичность, она опустошительна. Вы проституируете все, что попадает вам на язык и под руки! Вижу, не случайно, как кривая улыбочка пошляков, как махровый цветок пошлости, пошла гулять и мода на полоски материи — пляжный наряд — под хлестким, щекочущим нервы именем несчастного атолла Бикини. Впрочем, вскорости все, кто занавешивались этими сантиметрами материи, уже и не понимали, откуда имя их фиговых листков — бикини. Фарсовые трансформации, учиненные вашими единомышленниками в самых разных практических делах. Деньги и вправду не пахнут.

Андрей думал о том, как всегда на смену кромешья приходили крохотные забавы, забавки. Потом — забвение, чтоб удобнее кому-то оказывалось опять-таки забавляться.

Еще давно до Андрея дошло мудрое, хотя и наивное, слово вождя несчастных бикинийцев. Уже находясь в Кваджалейне, американской военно-морской базе, куда его и других соплеменников переселили, он, увидав в кинофильме, как живут хозяева на своем континенте, воскликнул: «Они даже не знают, как приготовлена их еда! И не видят глаза матери своей — океана!»

Однако высокий голос не уступал:

— Ого-го, теперь я узнаю льва по когтям! Я рад привести вас в лучшую форму, а то все удивлялся, как остры ваши эссе, но идилличны лекции, которые вы читали нам. Хорошо ж, возьмем градусом покрепче, ну, а испытания водородной бомбы на полигоне — атолл Эниветок, по-вашему, тоже жертва? Так что же, лучше будем говорить о Сюзи или об Эниветок? Ха-ха!

Андрей поежился. «Полигонная жертва!» Тьфу, действительно словечки-то каковы у этого субчика от педагогики или психиатрии!

— А ведь с тех пор полигонов стало побольше и бомбочки вызрели покрепче, — продолжал тот.

И еще вертелось в голове у Андрея как некий отзыв по какому-то звуковому коду: атолл Эниветок — Святая Елена.

Андрею виделось: могли выбрать мишенью и Святую Елену! Какова была б реклама! «Ничего не пожалеем, тем более какую-то там французскую память о первом консуле, потом императоре. Какие-то там вулканические породы и реликтовые маргаритки, грубо прозванные капустными деревьями. Остров дальний? Отлично. Владение Англии, но с таким партнером можно кое о чем договориться: вы — нам, мы — вам!..»

Сколько уж сговоров таких велось-ведется. А Святую Елену запросто превратить им в полигон, а ежели что, пустить на распыл.

Ну уж, чего-чего, но в самолете он откровенно хотел передышки, а не такой реальной абракадабры, какую неожиданно, того и не ведая, подсунул ему горластый сосед.

Меж тем стюардесса любезно положила на подносик и протянула Шерохову, как и другим пассажирам, деревянную коробочку с тушью и кистями, книжку в форме японского веера с изысканными мотивами старинных художников, и Андрей уже знал: по возвращении в Москву то и другое передарит молодому геофизику из своей лаборатории, знатоку японской культуры.

В токийском аэропорту Шерохова встретили и привезли в отель, стоявший на склоне горы.

В уютном конференц-зале с мягкой мебелью и мягким, рассеянным светом вечером за стол уселось восемь гостей — ученых из разных стран, и по просьбе устроителей председательствовал доктор Конрад, австрийский этолог.

Амфитеатром за спинами ученых расположилось человек сорок гостей.

Глядя на Конрада, мгновенно Шерохов представил себе, как бы Амо все примечал за ним, и спокойный, радушный жест, когда предлагал тот открыть обмен мнениями. И внимательный взгляд, каким обвел всех собравшихся. Он как бы прикоснулся к лицу каждого, и к Андрееву тоже. И показалось — в светлых глазах Конрада как бы возник какой-то вопрос, обращенный именно к нему, Шерохову. Впрочем, после «накрутки» Амо чего и не привидится.

Голос у Конрада оказался звучным, но негромким, он будто и беседовал с ним, с Андреем, один на один. Так, верно, его воспринимал каждый, кто сейчас слушал этолога. Говорил он без пафоса, но далеко не равнодушно. И о рыбах толковал как о существах со своими повадками, норовом, об их облике — живописно и поэтично, о поведении их — с точностью опытного экспериментатора.

Глядя на Конрада, вспомнилось, как писал еще недавно о нем французский энтомолог Реми Шовен, сам ученый недюжинный.

«Австрийский ученый теперь седеющий великан с лицом Юпитера, но Юпитера улыбающегося, окруженный плеядой преданных ему учеников. Нет ничего более захватывающего, чем соображения о жизни животных, высказываемые Конрадом. В них чувствуется тонкое, вплоть до мельчайших деталей, знакомство с изученными животными…»

И слова-то Шовена вовсе не величальные, как понимал это Андрей и теперь, глядя на удивительного австрийца, вслушиваясь в его искренние, а в какие-то моменты и тревожные интонации.

— Я годами наблюдал жизнь пресноводных в своих аквариумах, и так как среда их обитания часто меняется, они легко приспособляются к этим изменениям, но не таков океанический мир. Тем более необходимо его беречь от загрязнений, от произвола экспертов промышленного, бизнесменовского толка.

Конрад резко говорил о корысти техницизированного общества, угрожающей жизни в океане, его безнравственности. И тут же обрисовал свои приключения — странствия вплавь, тесное соприкосновение с рыбками кораллового мирка.

Для некоторых слушателей, как уловил Шерохов, видя выражение удивления на их лицах, оказалось вовсе неожиданным его тонкое знание образа жизни и взаимоотношений населения океана.

Рассказывал же он об этом увлеченно, в какие-то моменты даже поэтично, притом трезво анализируя то, чему и сам оказался свидетелем, по многу часов плавая среди рыб, обитающих в коралловых рифах во Флоридском заливе.