Любовь Руднева - Голос из глубин

Я стоял в отдалении от него, боясь помешать схватке с зонтами, да он и не мог ни на миг отвлечься от запущенных им в пространство огромных восклицательных знаков.

Осязаемый спор с пространством вел Гибаров, обыгрывая каждый свой посыл, получая тотчас же ответ в черном многоголосье.

Теперь «вольно», минуты свободы, расслаблены мышцы, на табурет летит мокрая от пота майка, Амо натягивает сухую.

Он кивнул мне, отойдя к противоположной стене, где на гвозде висело принесенное из дому длинное полотняное полотенце. Уткнув в него мокрое лицо, помахивая его концами, как крыльями, Амо буркнул:

— Опытный клоун должен искать в любой репризе или трюке эффектной концовки. А сейчас вот увидите черную работенку.

Хотя я пришел сюда впервые, он, занятый своими «героями» — предметами, требовавшими его пристального внимания, как бы призывал меня лишь в немые свидетели, оставив на потом всю словесность.

Он дал себе самую малую передышку, а я прислонился к стене и смотрел на Амо, совсем неожиданного для меня. У него шло свое служение, где мгновение было в высшей цене, ибо выпади оно — и все рухнет, оборвется связь вещей и того, кто управляет ими, виртуозно владея ритмом их полета и преображений, каждым мускулом своего тонкого, гибкого тела. Мне чудилось, даже сосредоточенный на кружении вещей взгляд его имеет силу чуть ли не определяющего прикосновения. В тускло освещенном церковном зале он совсем один — я сейчас был не в счет, — упорно отрабатывал концовку другого трюка.

Взгромоздив на метле обычный, как он еще раньше приучил меня считать, «традиционный баланс», Амо какими-то ухищрениями передвигал, незаметно гася напряжение, метлу по лбу.

Вверху метлы висели котелок, жилет, кашне, тросточка Гибарова. Вдруг ударом он сбросил метлу.

Все оказалось точно рассчитанным: жилет падал на плечи Амо, котелок оказывался на его голове, кашне — на шее…

Опять все вешал на метлу, снова ставил ее на лоб, жест его напоминал мне быструю и точную хватку заряжающего ружье стрелка. Раскинув руки, держа шляпу, кашне, трость и жилет на чуть-чуть пульсирующей метле, каким-то лебединым движением начинал он балансировку.

И снова удар. И опять точнехонько все попадало на его плечи, шею, голову, в руки.

Но шутки, свойственные площади, он убыстрял, сгоняя с себя семь потов. Впрочем, выполнял их с изяществом, только ему, Гибарову, присущим, собираясь еще и еще удивлять будущего зрителя таким наглядным, но оттого не менее удивительным трюком.

Теперь пришел мой черед бессознательно завидовать ему, очевидности его доказательств, хотя эта вот самая очевидность нисколечко не умаляла ошеломляющего результата.

Через полчаса он опять сделал перерыв, лицо его блестело от пота. И когда он наклонился, убирая в небольшой короб зонты, откуда ни возьмись набежали на лицо его тени, или он просто-напросто состроил гримасу своим партнерам — зонтам.

Отработав главное на этот день, он уже почувствовал себя увереннее и спокойнее, подтащил мне стул, обрадованно улыбаясь, тряс мне руку, как бы возвращаясь к моему приходу и наново здороваясь со мною, теперь уже как с желанным гостем. Бремя дневных обязанностей уже не подхлестывало его неумолимо, требовательные партнеры — зонты были запрятаны в короб, метла тоже убрана, сложены кашне, жилет, шляпа и тросточка в специальный ящик.

Он походил на освободившегося от опеки взрослых мальчишку. Но тут же Амо показал мне глазами на канат, натянутый над лампой.

— Ну, это у нас на завтра, а сейчас вас не отпущу сразу, вместе пообедаем. В институт поедете еще часом позже, вы ж мне по телефону говорили — там занятия семинара наезжих до позднего вечера. Еще успеете угореть на своей работе. Отметим ваш приход в мой храм. — И опять он посмотрел на канат, будто примериваясь к пространству под куполом церкви.

Неожиданно он, как бы перехватив мою мысль и о завтрашней его работе под куполом церкви, как под куполом цирка, кивнул, не то соглашаясь с моей невысказанной фразой, не то с ходом своих собственных суждений.

Едва вышли мы на улицу, он, узнав, где оставил я машину, зашагал быстро, осведомился:

— Посидим у болгар, в ресторане «София»?

Потом, не дожидаясь моих вопросов, признался:

— Сперва я про себя слегка опешил, когда мне предложили тренироваться в церковке, а теперь она мне чуть ли не как стих и музыка, сразу дает тон, сосредоточивает. Хотя конечно же приходят и озорные мысли, с сумасшедшинкой, отчего и не побаловаться ими?!

Кручусь я на канате, как под куполом небесным, по соседству с разными ангелятами, где-то там они заиграли лесенку, ведущую прямо в небо. Ведь по их идее не то сюда спускался бог, не то поднимался по ней ввысь. Так что происходит до некоторой степени, временно, что ли, вознесение бывшего хлипкого марьинорощинского заморыша по потаенной лестнице в поднебесные эквилибристы-шутники.

Мы зашли в ресторан, и когда уже заказали себе шашлыки и кофе, Амо спросил у меня разрешения прийти на ближайший ученый совет института, где я должен был обосновать план своего рейса на Китовый хребет с вероятным заходом на остров Святой Елены.

— Вот, кстати, вы опять будете хоть и на ученом совете, но, кажется, уже в привычной для вас роли тоже святого, святого Себастьяна. Начнут в вас пускать стрелы — вопросики с ядовитой начинкой ваш Эрик и академик Атъясов, превращенный Слупским, как я понял, на старости лет в почти безропотного Пятницу.

Гибаров провел рукой по скатерти, будто смахивая некую проекцию пренеприятной картины…

— Кстати, после занятий в церкви, примерно так через полгодика, представьте, стал я интересоваться житийной литературой и придумал книжку с миниатюрами, уж и не знаю, кто их выполнит, вдруг Ярослава захочет, — о житии моего учителя, клоуна Эрга, я ж вам рассказывал о его невероятной жизни. О житии Жана-Луи Барро… Может быть, у меня хватит духу признаться вам, если я еще продержусь на манеже и сцене лет пятнадцать, вправе буду написать о хождениях по мукам, о житии Амо Гибарова, русского с армянскими вкраплениями клоуна-мима!

Он оборвал себя на полуслове, принялся подробно выспрашивать, какие надежды связываю я с экспедицией к подводному хребту Китовому.

— Я знаю, вы не любите заранее обговаривать, какие ожидания гонят вас в Атлантику, Тихий или Индийский. Но я-то теперь под руководством ваших противников «сориентирован», — кстати, любимейшее словечко Слупского. Вы пойдете терпеливо брать пробы, доставать свои многотонные трубки-породы с океанского дна. Чем глубже вгрызаетесь, тем лучше. И у вас есть, как и у меня, ритм работ, и при всем кажущемся однообразии их они постепенно становятся красноречивыми. И вы, вы ждете еще и еще доказательств неоднородности строения дна океана, вы хотите, чтобы вашу любимейшую раньше, в шестидесятые годы, теорию движущихся плит теперь не считали универсальной, а еще вы хотите, чтобы однолинейные ответы не перекрывали многообразия происходящих процессов, и…