Любовь Руднева - Голос из глубин

Слава встал, оделся, вышел из каюты.

Он поднялся на верхнюю палубу и вышагивал по ней, дожидаясь рассвета, чтобы хоть как-то избыть ту штормовую, никак не отступающую и от него ночь.

В преступлениях есть своя логика. Семыкину, чтобы себя обезопасить, надо теперь еще и свалить честнейшего, обесславить, отвлечь любой ценой внимание от себя. Да и тот самый шеф, он же «босс», не захочет принять на свой счет вину за плохую оснастку и никудышную подготовку горе-отряда. А совершив бесчеловечное, несомненно, Семыкин уверовал в особые права свои и в силу, тем более он действительно спасся, получил в дар жизнь и мнил: он, мол, только своей решительности и обязан спасением.

Но нечто пугающее его самого проскребалось. И не в упреках совести, не в собственном желании повиниться. Вовсе наоборот.

Его пугала чужая самоотверженность, и потому, как пожар, охватывало желание себя-то любыми средствами обезопасить. И он люто возненавидел тех, кто и жил-то в совсем иных измерениях, по совести, той самой, какая ему наверняка виделась некоей условностью, вроде б и придурью. И чья-то острая нужда в ней представлялась еще одним свидетельством неполноценности «энтилегенции».

Упорно вертелись в голове у Славы подробности, вроде б и не имевшие никакого существенного значения, но что-то и они означали. Так, всплыла строка из показаний Веригина; Большаков и их читал уже много раз, беседовал с Веригиным, надеясь — хоть тот как-то выразит пусть и по́зднее, но сочувствие к судьбе Юрченко.

Однако ничем не приметный третий участник печальной истории и не думал о конце, постигшем его товарища. Он, по собственному его выражению, «с глубоким удовлетворением» отмечал свою прекрасную спортивную форму, отличные свойства — спокойствие, уверенность в «личной непотопляемости»…

«Я везучий, потому что плавучий», — острил он, хотя соблюдал приличия и не похохатывал, как бывало, по поводу своих же собственных острот-находок.

Снова и снова перед Славой всплывала одна-единственная веригинская строчка:

«Юрченко с катера шагнул в воду лагуны и собирал черные голотурии…»

Черные голотурии. И собрал.

Они-то теперь и виделись Большакову в руках обреченного, схожие с огурцами примитивные животные. Странноватые.

А Веригин наверняка перечислял, но не видел. Он сохранял в памяти иное — что именно сказал Семыкин, глядя на эти вот голотурии.

«Совсем уж неинтересно побираться в лагуне — все равно как в пустыне, — заявил авторитетно Семыкин. — Надо выйти на простор океана. Но будем придерживаться берегов Рейвна». Юрченко сразу же согласился.

А позже, в разговоре, Веригин не без гордости за Семыкина добавил, как тому с первого взгляда не понравились голотурии, те самые, черные. И он-де прав был.

Едва до Андрея дошли слухи о происшествии у островов в Индийском океане, он сразу сделал все возможное, чтобы уточнить для себя обстоятельства случившегося. Ему дали прочесть подробные радиограммы капитана Ветлина, начальника экспедиции Слупского.

Чуть позднее пришли радиограммы и к Глебу Урванцеву, архитектору-конструктору, руководителю Славы Большакова, находившегося тоже на борту «Александра Иванова».

Урванцев позвонил Шерохову и прочел ему по телефону все, о чем сообщал Большаков.

— Думаю, Рей, вам уже пора готовить обстоятельную характеристику на капитана. Судя по некоторым намекам Славы, возможны наветы, но и ясно главное: Ветлин сделал все возможное и невозможное, чтобы спасти людей. Вы же были с ним во многих экспедициях, и ваш голос прозвучит весомо…

Шерохов ответил:

— Вы правы, и уже не только написал, но и нотариально заверил свою подпись на случай дурного оборота следствия. Следствие неизбежно. Не скрою, меня более всего беспокоит позиция начальника экспедиции. Вы ж его хорошо знаете! Хотя в подобных ситуациях ответственность ложится целиком на институт, легкомысленно экипировавший своих сотрудников, доверившийся им. Но в какой-то мере ответственность остается и за начальником экспедиции. Это ничем не угрожает Слупскому, поскольку все возможное было предусмотрено капитаном, но… Боюсь, уйдет в кусты…

Впрочем, Слупский должен вылететь в Москву, как только судно вернется в Выдринск, я сразу же после его возвращения буду говорить с ним. Хотя — это и для вас не секрет — я-то его убедить ни в чем не смогу, если он уже определил линию своего поведения.

Но не будем гадать. Рад, что Большаков там, рядом с Ветлиным, и полон, как вы сказали, решимости свидетельствовать. И хорошо, что к тому же находился рядом с капитаном во время поиска, да, кажется, и в момент, когда ту группу доставили в лагуну острова Рейвн.

…Прошло две недели. Слупский вернулся в Москву, и Шерохов позвонил ему домой.

— Чем обязан? — спросил иронически Эрик.

— Не знаешь ли подробностей разбирательства? Ведь на месте работают комиссии, отсюда вылетели эксперты, меня беспокоит судьба Ветлина.

— Как тебе сказать? Вообще-то он чист, но начинают действовать центробежные силы. Здесь затронута честь Выдринского института, который и посылал группу, потерпевшую бедствие. Симпатии же, как ты представить можешь, всегда на стороне физически пострадавших. А тут еще и смерть!

Смахивало на то, что Слупский точно обдумал, в какую раковину он нырнет, на этот раз она была особенно крепенькая — панцирь объективности. Не случайно появился докторальный тон, в который он впал сразу после первого же вопроса Шерохова.

— Не скрою, силовые линии идут от директора того института, шефа потерпевших. Он уже в Москву слетал, когда мы-то еще в Выдринск не успели прийти. Повернул всех и вся противу нас, чем мельче его претензии к организации работ, тем обширнее трясина. Спрос на претензии породит их в несметном числе. Ну, а я должен радеть о чести научного лица нашего, потому сразу же провел демаркационную линию, отделил свой научный коллектив от дел экипажа и капитана. Тут выбора и быть не может, да и время упускать нельзя.

Андрей возразил:

— Но одна из неоспоримых заслуг Ветлина, что он-то всегда объединял всех в единый коллектив. Оттого успешно проходили экспедиции с его участием…

Слупский прервал Шерохова:

— Можешь не волноваться! Не тебе убеждать меня в этических принципах — я, естественно, дал позитивную оценку действиям капитана в целом. Но становиться горой за него не могу, вернее, не должен, тут сфера не чувств, анализа. А анализ этот проведет своими компетентными силами комиссия, в нее включены столичные эксперты. Следствие, заметь, в наше время ведут достаточно подготовленные кадры. — Он умолк, подчеркивая паузой высказанное.

Андрей все-таки уточнял, что именно предпринял Эрик.