Николай Атаров - Избранное

Только жене да еще волжским капитанам за кружкой пива рассказывал Алехин все, что думал об этой неприятности. Разве он ищет личной выгоды из всей этой баланды — перевода на Волгу или нового катера в виде премии?

Однажды Алехин взял с собой на реку порыбачить Тараса Михайловича. Это был караванный затона, коммунист, невозмутимо спокойный человек, один из достойных людей на реке. Зимой в затоне много работы, летом — пусто. Тарас Михайлович летом выполняет партийные поручения: он агитатор, проводит беседы с бакенщиками и на брандвахтах.

И этот-то Тарас Михайлович первый признал черный дуб, уверовал в то, в чем сомневался даже Алехин.

Позабыв на берегу рыбацкие снасти — спиннинг, сачок и цинковое ведро, Тарас Михайлович в волнении ходил по выкатке.

— Ты знаешь, что это? Так это в пятилетний план надо вставить! Богатство! Весь край поднять можно! — шептал он, вращая глазами.

Они подружились — вместе расспрашивали старожилов, разыскивали ветеринара, который приходился двоюродным братом известному некогда на Волге лесопромышленнику.

Колхозные старики подтверждали: действительно в старое время карчу выделывали, обклеивали бумагой, отправляли во Францию, и жил круглый год в доме лесопромышленника Рандича француз из парижской мебельной фирмы и наблюдал за работой.

И как тут не быть черному дубу? Триста лет назад росли дремучие дубовые леса, река похоронила в песке бессчетное множество упавших дубов. Вода проникла в древесину, принесла с собой железные соли, они вступили в соединение с дубильным экстрактом, дерево почернело, приобрело крепость, и теперь из него можно делать стильную мебель, мозаику, скульптуру.

— И чем оно будет старее, тем чернее и крепче, — рассказывал, воодушевленный молвой, старик ветеринар.

— Ну, нам ждать не приходится. Нам и этого достаточно! — сказал Тарас Михайлович, и прямо от ветеринара они отправились на почту.

Всю осень ждали в городке экспертов с деревообделочной фабрики. Но наступила зима, река остановилась, никто не приехал. Несколько раз Алехин запрашивал трест, напоминал о себе — и все впустую. Над друзьями посмеялись, и постепенно интерес к топляку пропал.

В конце февраля Алехин разыскал Тараса Михайловича в затоне. Как быть? По берегам раскидана вынутая в навигацию карча. Половодье ее поднимет и сбросит в реку. Всегда уничтожали вовремя, а теперь?

Они просидели вечер в тяжелом раздумье. Алехин звонил в областной центр, в речное управление, но и оттуда ничего не сказали внятного. И ночью Алехин послал во все прибрежные колхозы телефонограмму — растащить карчу по домам на топливо.

Разве они с Тарасом Михайловичем боялись газетной заметки, уголовной ответственности? Нет, они были убеждены в том, что поступают правильно, но после этого вечера стали избегать друг друга. Видно, не нужен сейчас черный дуб стране, не до него.

И вот когда все забылось, спустя год, приехал наконец эксперт.

Всю дорогу, пока катер спускался в устье, Алехин не знал, звать ли Тараса Михайловича, с которым давно не встречался, или обойтись без него.

Когда в знойный час июльского дня инспектор московской лесоэкспортной конторы, деревообделочный мастер Туров, вышел из городка и пошел овсяным полем, командировка, о которой он думал как о тяжелом, несправедливом наказании, показалась ему не такой уж непривлекательной.

Утром он три часа просидел на пристани, в полумраке пассажирской комнаты, на истертой скамье, от одного вида которой клонило ко сну. Он сидел и от нечего делать разглядывал в окно Волгу, по которой скользит ботничок.

Это чистое утро кому-то, может быть, обещало и жаркий полдень — купанье в реке, и тихий вечер — чай с вишневым вареньем. Мастеру, пока он сидел в пассажирской комнате, утро не обещало ничего, кроме нескольких дней духоты, невкусных обедов и скучных разговоров с речными начальниками.

Потом городок, когда Туров не спеша вступил на его немощеные улочки, напомнил ему родное село, детство.

«Вообще говоря, — думал Туров, шагая по пыльному проселку и слушая перепелов во ржи, — от меня самого зависит, как провести эти дни. А люди всюду одни и те же».

Он остановился, не спеша вытер лоб и затылок, сказал самому себе: «Э-э!» — тоном простодушного отчаяния и побрел дальше.

Дорога, как в погреб, вошла в прохладный овраг, вначале заросший орешником, а дальше — высоким и стройным кленовым лесом. Здесь было сыро, звенели комары, рос папоротник, над раздавшимися краями оврага проглядывало голубое небо.

Впереди, внизу, блеснула река, близ нее стояла палатка.

Мастер направился к палатке, но, не дойдя до нее, увидел в стороне домик, возле него костер и у костра присевшую на корточки женщину. Она варила варенье в медном тазу и встала навстречу Турову с тарелкой и ложкой в руках.

— Здесь живет Алехин, начальник реки? — спросил Туров.

— Да, я его жена.

— А я Туров, Денис Иванович. Я насчет черного дуба, из Москвы. Очень рад!

Лицо мастера не выразило ни радости, ни оживления. Обрюзглое, с мясистым носом, с отвислыми щеками, оно и в сорок лет сохранило то беспомощное выражение, какое бывает у каждого человека в первые часы его жизни. Очки без оправы, с золотыми дужками, трубка, которую он не вынимал изо рта, составляли вместе с белым костюмом, заляпанным несводимыми пятнами от политуры и лака, странную смесь щегольства и неряшества.

— Ах, что же делать? Что делать?! — заволновалась Вера Васильевна. — Алексей Петрович на линии. — Она крикнула в сторону домика: — Зоя!

— Не беспокойтесь, его уже вызвали, — сказал Туров.

К костру подошла девушка в черном осеннем пальто внакидку. Она была загорелая, с густыми выцветшими бровями, голубыми глазами; странно было видеть загорелую девушку в знойный час в демисезонном пальто.

— Познакомьтесь, профессор: Зоя, наш гидротехник, — сказала Вера Васильевна, — она вам все объяснит. Отлично знает реку, только вот хворает.

— Ой, я уже кончила хворать! — сказала Зоя, подавая Турову руку.

— Будем знакомы. Только я не профессор, а мастер, — строго сказал Туров, обернувшись к Вере Васильевне.

Не прошло и часа, Туров и Зоя лежали на берегу реки, откуда были видны заливные луга и телеграфная мачта на дальнем холме, а на реке, внизу, — баржа и стайка лодок на причале.

Они поговорили уже о многом, и Туров успел задать гидротехнику не один десяток вопросов — о реке, об Алехине, о выкатках карчи, о «Чайке». Разговаривал мастер с девушкой сурово, не шутя, но каждый раз оторопело косился на нее, когда Зоя кокетливо откликалась:

— Ой, главная выкатка черного дуба у Быстрого Яра! Ой, бечевник расчищают с пятнадцатого июля.

«Ой, дура! — думал Денис Иванович, а сам добрел и распускал губы. — Вот так командировка».