Николай Атаров - Избранное

В лодке отплыли в сторону от брандвахты, и Зоя, раздевшись, прыгнула в купальном костюме в воду.

Сняв брюки, стащив рубашку, Туров тоже полез в воду. Здесь было по грудь. Туров всхлипнул от удовольствия; забирая воду ладонью, он мочил жирную грудь и плечи.

Зоя подплыла к нему. Ее мокрое лицо смеялось.

— Зачем вы дразните Алехина? — спросила она, вдруг став серьезной.

— Дразню?

— Он торопится, потому что хочет знать. Он просто влюблен в свои карчушки. Целый год мучился с этим деревом, а вы, как нарочно, задерживаете его.

На корме брандвахты показался Алехин.

— Зоя, назад! Ты куда гостя увела? Ехать пора.

— Мы сейчас. Мы тут разговариваем.

Володя вышел со шваброй на палубу катера. Он был так мрачен за работой, что Алехин только и сказал:

— Опаздываем, Володя. Баланда этот Шмаков. Рабочих услал на рубку хвороста, вот у них, видишь, и выходной. Нарочно устроил, чтобы нас не пропустить. Делать им нечего, задерживают.

Рулевой яростно протирал палубу.

— Я так не могу, Алексей Петрович, — сказал он, не глядя на начальника. — Народу набрали, как на паром. В кубрик войти нельзя, загадили катер. На тенте — чистый табор, лодки на двух бортах.

— Ну, ну, ты не сердись, — сказал Алехин. — Такой случай. И с экспертом будь повежливее, а то что же это: «уравновесьте», «не топчитесь»! Нельзя так, человек из центра приехал.

— Подумаешь, правительственное лицо! — Рулевой окунул швабру в ведро и решительно обернулся в сторону реки: Зоя помогала Турову взобраться в накренившуюся лодку. — А это что? Девушку лихорадка трясет, а он ее тащит купаться! За это морду бьют!

Его лицо омрачилось злобой, губы дрожали. Алехин покачал головой, невнятно пробормотал: «Влюблен, влюблен», — и ушел будить моториста.

Тарас Михайлович стоял в кают-компании у патефона.

— Музыку надо взять, Алексей Петрович. Вдруг сгодится?

— Что уж там, музыка! Баян есть — и ладно.

Алехин махнул рукой. Володино настроение передалось ему, — он вдруг догадался, что Туров не просто ему не нравится, а вызывает острую неприязнь.

Но через несколько минут Шмаков зазвонил в колокол, висевший на корме брандвахты, Толя запустил мотор, и Алехин воспрянул духом.

Зоя присела в сторонке, на перилах брандвахты, под колоколом. Рулевой что-то говорил ей из рубки глазами, и она что-то понимала.

Как только чужие перешли на борт катера, Васёнка осмелела, забегала по брандвахте, нашла багор и стала изо всех сил отталкивать катер, помогая ему отчалить.

— Пуговицу не забудь пришить, Васёнка! — крикнул Туров, и брандвахта ответила ему дружным смехом. — А все-таки это никуда не годится! — рассердился толстяк, глядя на удаляющуюся брандвахту. — Спешим очень.

— Но ведь мы же вернемся, — сухо заметил Алехин.

— И погостим?

— Сколько вам будет угодно.

Послышался раскат грома.

Впереди, над рекой, ползла туча, усеченная по краям, с крутым пепельным лбом, в котором прорезались синие и белые молнии.

Подул ветер. И кормовой флаг, который только что полоскался нижним концом в бурлящей за винтом белой пене, затрепетал, захлопал, и ведра на штурвальной рубке, которые ослепительно сияли в недвижном воздухе и, казалось, вбирали в себя весь зной, сразу потеряли прежний блеск.

— А ведь Зоя угадала, — сказал Туров.

На левом берегу, в двух-трех километрах от реки, за пустым полем показался городок с низкими домиками, колоколенкой и садами. Грузовичок мчался от пристани, вздымая клубы пыли. Но тень от тучи легла на город, побежала к пристани, зеленый грузовичок посерел среди потемневшего поля и как будто даже убавил ход.

Туча быстро надвигалась. Она спускалась с верховьев реки навстречу катеру, непрерывно меняя очертания, и сейчас была похожа на дорожный каток — с черным чугунным валом впереди и сложным сооружением над ним. С новым порывом ветра люди на катере вдруг очнулись, двинулись, забегали по палубе. Толя закрывал дверки машинного отделения. Тарас Михайлович в сером дождевике, согнувшись, точно уже под проливным дождем, шмыгнул мимо Турова. Миша со щенком и баяном перебирался из лодки в кубрик.

— Убрать матрасы и тент! — командовал Алехин.

Туров спустился в каюту. Удар грома — сперва глуховатым раскатом, потом ошеломительным треском над головой — испугал мастера, он присел в уголке, под стенным шкафиком.

«Литавры и бубен», — почему-то пришло ему в голову, но не рассмешило.

Он видел в окнах ноги Алехина. Алехин обходил каюту по палубе и опускал на окнах наружные холщовые шторы. В каюте стало темнее. Снова раздался оглушительный удар грома. Алехин вбежал в каюту.

— Вот тебе литавры и бубен! — сказал Туров, но Алехин, не обернувшись, выбежал наверх.

Туров слышал, как он кричал на Володю, они спорили, идти ли под грозой или править к пристани.

Мягкий шорох над водой сменился резким металлическим шумом, и Туров понял, что проливной дождь уже хлещет по ведрам и по железной палубе. Холщовые шторки по правому борту сразу намокли, в каюте стало еще темнее.

Туров втиснулся поглубже в угол; ему было не по себе в этой коробке, наполненной страшной музыкой грозы и деловитым стуком мотора. Он был не против поездки — разведывать, осваивать новые ценности, испытывать при этом неудобства, но не до бесчувствия же.

Алехин вбежал в каюту.

— Ну и грозища! — сказал Туров из своего темного угла.

Алехин был взбудоражен и освежен грозой.

— Что вы, Денис Иванович! И ведер не наполнит.

— Вам бы заодно ведра еще наполнить! — Туров сказал это утомленным голосом, точно долго бежал и задохнулся; и этому впечатлению соответствовали его расплывшаяся в полумраке фигура и бессильно раскинутые по дивану руки.

Сняв мокрый китель, Алехин влез головой в украинскую рубашку и, даже не вынырнув из нее, воскликнул:

— Денис Иванович, а что, если я вам смету покажу!

— Чудесно.

Алехин не понял тона, каким это было сказано. Поправив рубашку на себе, он вытащил из ящика письменного стола две папки, подсел к мастеру.

— Девятибалльный шторм. Ливень хлещет в каюту, — тягучим голосом сказал Туров, не переменив позы. Пренебрежительным движением пальца он захлопнул папку, раскрытую на коленях Алехина. — Нет, положительно вы одержимый.

Гром раздавался реже и глуше; грозу сносило порывами сильного ветра: молнии больше не озаряли мокрых шторок, но ливень не ослабел, а, пожалуй, усилился. Сквозь щели в окнах вода натекала в каюту.

— Вы сердитесь, Денис Иванович, я вас увез с брандвахты. Извините меня. — Алехин беспомощно улыбнулся. — Но смета составлена, нужно же ее рассмотреть когда-нибудь. Вчера помешал Васнецов, сегодня утром — мост, потом — этот дурак Шмаков…

— Товарищ начальник, — официальным тоном произнес Туров и носовым платком вытер позади себя мокрую от дождя спинку клеенчатого дивана, — я воспитал целое поколение лесоэкспортеров. Меня знают не только в Москве, Архангельске и Сороке, но и в деловых кругах Хельсинки, Стокгольма, Лондона. Так разрешите же мне располагать своим временем и заниматься вашим черным дубом, когда это мне покажется удобным. Увольте…