Ян Винецкий - Отчий дом

Наденька поежилась от ночной прохлады.

— Говори, Петюша, — попросила она и закрыла глаза.

— Мы часто любуемся птицами, — продолжал Петр. — Сколько красоты в их полете! Подняться высоко над землей, выше гор, выше облаков, увидеть беспредельные просторы — вот мечта многих из нас. Помнишь, Дина, Пушкинского «Узника»?

Человек мечтает стать вольной птицей, Дина!

— Я предпочитаю оставаться человеком, — усмехнулась Наденька.

— Я и не зову тебя в сороки. Я говорю о свободе человека, познавшего тайны природы. И вот слушай. Полвека назад морской офицер Александр Можайский, зорко наблюдая за парящими в воздухе альбатросами, пришел к мысли, что человек может и должен летать.

Он построил «летунью» — модель аэроплана, которая разбегалась по земле и взлетала в небо. Да что взлетала! «Летунья» несла на себе морской офицерский кортик. И вот в 1877 году он разработал первый в мире проект аэроплана. Прошло долгих пять лет, Можайский преодолел тысячи препятствий, насмешек, неудач, и все-таки его аэроплан взлетел. Взлетел с человеком на борту!

Наденька открыла глаза. В голосе Петра было необычайное волненье.

— Петя… Ты что-то задумал…

— Да! Я решил построить аэроплан. Мечта, Диночка! Но пробиваться к ней буду долго и… ежедневно!..

Авиация только рождалась. Гордое имя ее еще не было омрачено людскими жертвами. Но Наденька изредка читала в газетах о гибели воздухоплавателей, и теперь смутный страх впервые тронул ее душу.

— Полно, мечтатель! Ты еще, чего доброго, меня на Луну позовешь, — попыталась она шуткой прогнать тревожное чувство.

— Что ж… и позову! А ты пойдешь со мной? Пойдешь?! — порывисто спросил он, поймав ее руку.

Наденька ничего не ответила. Потом вдруг вздрогнула, прижалась к нему и заплакала…

Злые пересмешницы, докучавшие офицерским женам старыми россказнями о любовных связях генеральши Натальи Алексеевны с капитаном Сегеркранцом, получили немалую пищу: в артиллерийскую бригаду приехал новый офицер.

Все сплетницы сошлись на одном мнении, что вновь прибывший подпоручик Нестеров — хорош собой, строен, педантически аккуратен и элегантен.

Но зато от них не ускользнуло и то обстоятельство, что подпоручик очень молод, а стало быть, и юная спутница, сопровождавшая его, конечно, не жена, и они приехали в такую даль, чтобы избежать реверса.

На другой день юную пару называли уже не иначе, как «беглецами от реверса», и все стрелы злословия полетели в маленькую женщину, прибывшую с подпоручиком Нестеровым.

«Вот что делают нынешние нравы! Ст о ит офицеру поманить пальцем, как девица, очертя голову, мчится за ним вслед за десять тысяч верст!» — говорили одни. Другие добавляли: «Нынче венчаются сначала под кустом, а потом уж — прости царица небесная! — в „божьем храме“».

Как бы там ни было, но подпоручик Нестеров с невестой, как он ее называл, явился с визитом к командиру бригады и сразу завоевал расположение генеральши Натальи Алексеевны, которая расспрашивала преимущественно о петербургских ресторанах и клубах, так что Нестерову, мало знакомому с ними, чтобы не уронить себя в глазах любительницы столичных увеселений, пришлось импровизировать.

Вся неделя ушла на визиты к офицерам бригады. Потом Петр Николаевич и Наденька принялись за устройство своей маленькой квартиры, окна которой выходили на бухту Золотой Рог.

Первым делом купили старенькое пианино — без музыки они не мыслили себе существования. Петр Николаевич уже привык к расторопности Наденьки, но сейчас она работала с такой веселой увлеченностью, что он не поспевал за ней. В каждой скатертке и салфетке, разостланной с изяществом и тонким вкусом, виделась заботливая и нежная рука.

Когда все было готово и в квартире стало уютней и, казалось, светлей, Наденька сказала:

— Я хочу, чтобы и здесь был «дом Нестеровых».

— Будет! — улыбнулся Петр Николаевич. — Появится первый «нестереночек»… А там еще и еще!.. — Он поцеловал ее в маленькие зардевшиеся уши…

Командир бригады отдал визит в воскресенье. Наталья Алексеевна столь же незаметно, как и придирчиво осмотрела все вокруг и осталась довольна.

Наденька отличалась общительностью, и беседа потекла непринужденно. Правда, нервы Наденьки были напряжены: она испытывала прямо-таки суеверный страх перед роскошной, прикрывавшей грудь с двумя «Владимирами» и тремя Георгиевскими крестами бородой генерала, перед его одутловатым, в складках, как оплывшая свеча, лицом с маленькими зеленоватыми глазками, над которыми нависали лохматые, тут и там охваченные сединой брови, перед всей его непомерно рослой и тучной фигурой.

— Как там нынче в Михайловском толкуют о тактике артиллерии? — спросил генерал у Петра Николаевича. — Два года прошло, как окончилась война, а профессора все еще, верно, дудят в старую дуду?

— Война эта (Петр Николаевич хотел сказать «несчастная война», но сдержался) мало изменила тактику артиллерии, ваше превосходительство. Пушки наши в одних случаях молчали оттого, что не хватало снарядов, в других потому, что были в руках… господ стесселей!..

Петр Николаевич осекся, почувствовав что сгоряча сказал лишнее, но генерал неожиданно одобрительно поддержал его своим сипловатым басом:

— Святая истина, подпоручик!.. Куропаткин и Стессель глядели на артиллерию глазами прабабушек. Еще на моей памяти батарея выезжала на стрельбище так: пушки эскортировали коляски с представительницами прекрасного пола, денщики на двуколках везли самовары, обильную закуску. Так эти генералы и войну представляли себе… с самоварами да с бабами!..

— Ми-шель! — простонала Наталья Алексеевна. — Ты иногда забываешься, мон шер.

На ее костлявом, слишком длинном лице округлились темные глаза.

— Я забываюсь — не беда, а вот что господа стессели забылись — это для России похуже! — с запальчивостью бросил генерал и неловко заерзал на стуле. «При молодом офицере выпалил такое. Бог знает, что за человек!»

Наденька встала и, извинившись, вышла из комнаты. Вскоре она вернулась, неся в руках красивую серебряную вазу.

— Эту вазу, — сказала она, — Петр Николаевич намерен подарить офицерскому собранию. Как вы находите ее, ваше превосходительство?

— О-очень ми-ило, — растягивая слова, опередила мужа Наталья Алексеевна и громко прочитала надпись, выгравированную на вазе: «Подпоручик Петр Николаевич Нестеров». Очень ми-ило, мон шер!..

Она перешла на французский, считая его более удобным для интимного разговора двух женщин о новых петербургских модах и одновременно имея тайную цель проверить, нет ли у хозяйки пробела в образовании.