Ян Винецкий - Отчий дом

Проходя между столами, Петр Николаевич услышал, что кто-то назвал его фамилию. Он обернулся на голос.

— Па-ан пору-учик! Вы невнимательны к да-амам, — протяжно и игриво пели две паненки, размахивая разноцветными веерами. Темнолицый мужчина в черном фраке и ослепительно белой, накрахмаленной сорочке, дружески улыбнулся:

— Пан поручик, посидите с нами! Подарите нам десяток-другой минут.

Он придвинул стул. Петр Николаевич вспомнил кинотеатр на Новом Свете, «Драму авиатора» и знакомство с хорошенькими паненочками. Теперь они выглядели старше, хотя и были обворожительно красивы. Он поцеловал руки дамам и поздоровался с мужчиной.

— Если не ошибаюсь, барон Розенталь?

— У вас превосходная память, поручик!

Петр Николаевич сел. Началась непринужденная беседа. Миша Передков и Вачнадзе со своего стола напряженно следили за своим другом: они опасались, как бы он не выпил лишнего.

Барон Розенталь то и дело хлопал Нестерова по плечу и подливал вина. Паненки усердно помогали барону, сверкая пышностью обнаженных плеч и тщательно выверенным остроумием. Но они перестарались. Петру Николаевичу надоело их назойливое кокетство; он терпел их за столом только потому, что в этот вечер готов был стерпеть и не такое.

Окончился важный этап в его жизни. Теперь он мог целиком отдаться своей мечте: совершить «мертвую петлю» и построить аэроплан совершенно оригинальной системы. В нем будут крылья с переменным углом атаки, и благодаря этому его аэроплан сможет садиться на самой незначительной площадке.

На радостях он выпил сверх меры и теперь его мучила головная боль. Он сидел, охватив руками голову. Узкие белые ладони закрывали его лицо.

Розенталь глазами предложил дамам удалиться.

— Петр Николаевич, — сказал он приглушенно, как только они с Нестеровым остались одни. — Восторг, который мы видим вокруг, — понятен. Желторотые оперились и теперь весело хлопают молодыми крыльями… Но вы! Орел с сильными когтями и могучим клювом! Вас же зачислили в один разряд с этими птенцами.

Петра Николаевича оскорбил развязный тон, с каким барон говорил о его товарищах по школе.

Он хотел возразить, но подступившая к горлу тошнота принудила его смолчать. Все кружилось перед глазами, и свистящий шепоток Розенталя, казалось, доносился откуда-то издалека.

— Петр Николаевич! Вашего таланта не ценят. Он пропадет здесь, уверяю вас, мой друг.

«Где это „здесь“»? — хотел спросить Петр Николаевич, но промолчал. В висках билась кровь частыми толчками…

Барон Розенталь зашептал на ухо Нестерову:

— Я говорил о вас… эрцгерцогу. Он предложил мне пригласить вас… на работу к нам… разумеется, временно… обучать наших авиаторов. С вашим правительством будет достигнута договоренность… У вас будет своя школа летчиков. Школа Нестерова!..

Петр Николаевич поднял голову. Он был бледен. Большие серо-голубые глаза смотрели устало, но гневно. Розенталь удивился: это были глаза трезвого человека.

— Небо Родины не продается! — резко ответил Нестеров. — Как нельзя купить солнце, облако, зарю или закат, так нельзя и купить русского летчика!

— Ради бога… потише! — испуганно проговорил Розенталь. Ему казалось, что Нестеров говорит слишком громко. Потом барон добавил ехидно:

— Поэтические упражнения здесь неуместны.

— Вы читали Некрасова? — спросил Петр Николаевич. Голос его дрожал. — Он сказал: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан»!

Лицо Розенталя позеленело от злости. Глаза недобро прищурились. Нестеров встал.

— Советую почитать нашу литературу… Толстого, Пушкина, Некрасова. Тогда вы поймете русскую душу, герр Розенталь! — и широким твердым шагом пошел к длинному столу, где сидели его друзья.

— О чем ты с ним спорил? — спросили они.

— О литературе, — усмехнулся Нестеров…

Конспиративная квартира в Ирининском переулке была одной из самых надежных в киевском подполье. Здесь жил артиллерийский поручик Данила Георгиевич Гайдаренко со своей молодой женой.

Частые пирушки, изрядно докучавшие пожилым, степенным соседям, вполне соответствовали, однако, нравам доблестного русского офицерства, и ни у кого не могло возникнуть сомнений в характере этих сборищ.

Лишь один человек пребывал в постоянном страхе — сам Данила Георгиевич. Он встречал «гостей» (пароль менялся каждый раз), бренчал на гитаре, громко хохотал, чокался с молодыми людьми, пел заунывные романсы, но сердце царапала гнетущая тревога: в соседней комнате за разложенным на столе пасьянсом сидели четыре человека. Пасьянс — форма, а содержание таково, что захвати их сейчас охранка и каждому из игроков не миновать каторги, либо и того хуже — смертной казни.

Впрочем, содержания подобных встреч не знал не только Данила Георгиевич, но и Лена. Она заботилась о безопасности тех, кто сюда приходит, и в этом заключалась неимоверно трудная и ответственная работа, порученная ей партией.

Лена смеялась заливчато и заразительно, удивляя молодостью и веселостью своей души.

Данила Георгиевич все время томился мрачным предчувствием. Он часто выходил на улицу, напряженно прислушивался, приглядывался к каждому человеку, которому случалось проходить мимо.

«И угораздило же тебя, Данилка, жениться на девице с приданым в виде самых тяжких статей Уголовного Уложения! — мрачно шутил он сам над собой. — У всех жены, как жены — рожают детей, наполняют уютом безмятежные семейные гнезда и самое крамольное, на что отваживаются иные из них, — тайно вздыхают по какому-нибудь заезжему актеру.

А у моей Лены на уме — подпольные явки, митинги, революция…»

Шуткой пытался он унять свое тревожное чувство. Кто знает, может быть, именно такою любил он Лену. Она наполнила его жизнь новым — пускай очень опасным, — но захватывающе свежим, значительным содержанием.

Он присматривался к людям, приходившим к Лене, и по скупым словам, по отдельным приметам составлял себе мнение о них. Подпольщики представали перед ним в облике пожилого рабочего с въевшейся во все поры рук и лица металлической пылью, средних лет учителя в крылатке, с мягким голосом и внимательными, все вбирающими в себя, глазами, либо совсем юного студента, у которого все блестит и лучится — и глаза, и пуговицы на форменной тужурке, и белая кипень зубов, когда он произносит пароль.

Это совершенно различные и по возрасту, и по общественному положению люди, но по твердой и спокойной решимости, с какою они исполняют свое дело, они похожи один на другого.

В словах и поступках Лены он видел тот же ровный, яркий, негасимый огонь. Что объединяет их? Ведь ничего, кроме лишений, не ждет их впереди…

Может быть, рождается новая религия и новоявленный Христос — Ленин собирает и ведет за собой фанатиков своей веры?..