Ян Винецкий - Отчий дом

— Вот и война началась, — сказал он неожиданно, отвечая своим мыслям.

Миша Передков, верный друг, лежал рядом и загадочно улыбался.

— А у меня есть для тебя сюрприз…

— Ну? — Петр Николаевич повернулся, опираясь на правый локоть.

Передков достал из-за спины бумажный кулек и протянул Нестерову:

— Попробуй. Дамы от тебя… вернее, от них… без ума!

Не понимая, Петр Николаевич открыл кулек и увидал конфеты. На голубоватом фоне неба был изображен штабс-капитан с лихо закрученными вверх усами и через всю конфету шла надпись: «Летчик Нестеров».

К удивлению Миши Передкова, Петр Николаевич пришел в страшный гнев. Он отшвырнул кулек в сторону, и конфеты рассыпались по траве.

— Сладеньким сделать меня хотят!.. На конфетки разменять… Ах, подлецы!..

Нестеров отвернулся и долго молчал. Передков обиженно насупился: он хотел сделать Петру приятное… Ну кто мог предполагать, что он так разозлится!..

А Петр Николаевич думал о том, как трудно ему доставался каждый шаг в авиации. Ему не везло: что бы он ни сделал, все встречалось равнодушием, насмешками и даже угрозами. Открытие им явления перемены функций рулей при глубоких кренах никого не заинтересовало. И только Киевское общество воздухоплавания — единственный неизменный заступник его — признало это большим вкладом в науку.

А ведь сколько летчиков гибнет из-за того, что они не знают или не понимают этого открытия. Так погиб Андреади, в июне в Гатчине разбился его бывший инструктор поручик Стоякин, а в июле, за неделю до начала войны, упал с крутого виража его друг поручик Есипов.

«Боже мой! Есипов, который заставил меня написать реферат о перемене функций рулей на глубоких виражах!»

Есипов понимал значение этого открытия, но не до конца усвоил его, и это погубило отменного летчика.

А петля? Стоило Петру Николаевичу после долгих теоретических разработок совершить «мертвую петлю», как все французские газеты приписали первенство… Пегу. А русские газеты вместо того, чтобы отстоять честь России, стали превозносить Пегу и смеяться над «поручиком Нестеровым из Киева».

И только Киевское общество воздухоплавания, в противоречие господствующему мнению, наградило его золотой медалью «за первое в мире удачное решение с риском для жизни вопроса об управлении аэропланом при вертикальных кренах».

И после всего этого увидеть себя на конфетках!..

Все-таки ему стало жаль Передкова. «Миша купил эти конфеты для меня. А я…»

Он повернулся к Передкову, обнял его:

— Ты, помнится мне, еще в школе скучал по подвигам?

— Скучал, да! И сейчас скучаю! — резко ответил Миша Передков. У него было розовое, энергичное лицо и такие обозленные, запальчивые глаза, что, казалось, затронь его сейчас — и он ринется драться.

Его внешний облик так перекликался с мыслями Петра Николаевича, что, помолчав, Нестеров сказал:

— Драться надо в воздухе, Миша! Мирными голубями летаем. А надо ястребами! Враги летают над нашими позициями, фотографируют. Нельзя их пускать в наше небо! Каждая фотопластинка на их аэроплане — кровь тысяч русских людей.

— А чем драться? Ястребы! Ни когтей, ни клюва… А почему бы не установить пулеметы? Почему не подвесить к нашим аппаратам бомбы, стрелы, камни, черт возьми! — вскричал Миша Передков.

— Ученые мужи-министры говорят, что пулемет на аэроплане не пригоден: все пули будут уходить в небо, — с внешним равнодушием ответил Нестеров, но в его голосе угадывалась ирония. Мытарства его по министерствам еще не забылись.

— Черт бы их побрал, этих министров! Уйду в кавалерию, у меня к ней когда-то страсть была.

— Никуда ты не уйдешь, знаю. Ты любишь небо, оттого и кипятишься, что любишь.

Передков облегченно засмеялся: он был польщен.

— Не отчаивайся, Миша, — сказал Петр Николаевич, сверкнув глазами. — Воздушный бой — дело ближайшего будущего, и мы должны быть его пионерами. У меня зародилась идея аэроплана-тарана. Измотать противника различными фигурами и, улучив момент, «чиркнуть» своим аппаратом по его крылу или отрубить хвост!

— А что станется с твоим аппаратом после такого удара? — строго спросил Передков.

Нестеров усмехнулся:

— Это, конечно, только идея… Надо ее доказать, проверить правильность ее опытом. Выдержит ли аэроплан, выдержат ли нервы летчика…

Петр Николаевич задумался. Припомнилась возня, начатая газетами, когда он впервые сделал мертвую петлю: «Ничего особенного. До него делал „петлю“ француз Пегу. Акробатика, самая обыкновенная акробатика!» С непроходящей до сих пор болью он убедился, что для многих газет французские деньги выше национального достоинства.

А самолет-таран? Не скажут ли, что и это уже было и, конечно, сделано не русским, а французом или немцем каким-нибудь?..

Бог с ним, что скажут. А врагов таранить будем мы, русские!..

— Миша, — сказал Петр Николаевич вполголоса, — я часто думаю о смысле жизни… Ты понимаешь?.. Каждый из людей должен оставить потомкам завещание. Пойми меня правильно… Не тряпки, не бумаги в банке и золото в сундуках. Есть вещи, ценность которых несравненна, как бы они ни были на первый взгляд скромны. Я говорю о том, что каждый человек должен делом своим, жизнью своей завещать потомкам нечто высокое и святое. И пусть человек не всегда жил так, как мечтал, и не все сделал, что задумал, но если… Если он подвинулся трудом, подвигом к мечте своей, он может быть уверен — потомки не оставят его порыва и достигнут мечты его.

Послышалось приглушенное урчанье моторов, не похожее на «Гномов».

Петр Николаевич резко поднялся.

— Вывести «Моран»! — приказал он механику.

Солдаты выкатили укрытый в тощей березовой рощице низенький моноплан, отличавшийся самой большой скоростью.

Моторы застрекотали громче. На высоте тысячи метров медленно разворачивались три неприятельских аэроплана. Один из них был большой, с очень широкими крыльями…

Механик, повозившись у мотора, повернул к Нестерову бледное, испуганное лицо:

— Ваше благородие, масляная трубка… лопнула…

— С-сукин сын! Застрелю-у! — закричал Петр Николаевич неожиданно тонким визгливым голосом. Потом спохватился и бросил уже спокойнее:

— Чего стоишь? Трубку меняй!

Неприятельские аэропланы тем временем снизились еще более…

Вдруг резкий свист рассек воздух. Все инстинктивно приподняли плечи. Несколько солдат повалились на траву. Бомба упала в двух шагах от Нестерова, глухо врезавшись в землю…

Петр Николаевич вздрогнул. Дыханье остановилось, словно кто-то очень сильный сдавил его грудь и долго не отпускал.

Густая тишина стояла вокруг. «Не разорвалась!..» — радостно заключил Петр Николаевич, разглядывая птичий хвост уткнувшейся в землю бомбы.