Евсей Баренбойм - Крушение

Дежурный смотрел на меня странным недоверчивым взглядом.

— А кем вы ей приходитесь?

Тут я не выдержал.

— Да никем! — закричал я. — По-вашему, человек просто так не может прийти просить за другого, если он не родственник и не знакомый?

— Почему не может? — наконец сказал дежурный. — Может.

Но к председателю меня все же не пустил, а направил к заместителю.

Молодой мужчина в белой сорочке с галстуком и в пиджаке, несмотря на жару, выслушал меня внимательно.

— Интересно, — проговорил он и на его круглом незагорелом лице появилась улыбка. — Последняя в городе частница? А вы кем ей приходитесь?

— Никем, — как можно спокойнее сказал я. — Просто по-человечески необходимо ей помочь.

Заместитель председателя задумался, побарабанил пальцами по столу.

— Ладно, товарищ. Этим вопросом займусь сам. Думаю решим, поможем. Найдем жилье по соседству. А вы свой адрес оставьте дежурному. Сообщим вам.

Перед отъездом из Киева я зашел к Омельченко проститься. Мария Федоровна сидела на скамеечке прямо у выходящей на улицу растворенной двери и вязала. На носу ее едва держались очки. В черных волосах даже на солнце было мало седины.

— Уезжаю сегодня, — сказал я. — Всего вам хорошего, Мария Федоровна.

Она перестала вязать, сняла очки, посмотрела на меня своими твердыми глазами, сообщила:

— Переселяют тут по соседству. Приходили из домоуправления. Заступился какой-то начальник.

Потом неожиданно протянула маленькую руку:

— Приедешь в Киев, могилку мою разыщи, цветочки положи. Обещаешь?

— Обещаю, — сказал я.

Надо было уходить. Я не понимал что, но что-то удерживало меня, мешало уйти. Последний раз я посмотрел на Марию Федоровну, на ее домик красного кирпича, на растворенную, с облупившейся краской дверь. За стеклом как всегда болталось на веревочке пожелтевшее объявление: «Мережка, пико, зигзаг». Я закурил и зашагал к Львовской площади.

Каболки — нити, из которых свиваются пряди тросов.

Хертель — кавалерийское препятствие. Низенький заборчик с торчащими кверху метелками.