Виктор Подольский - Елена

Яков Филиппович сидел за редакционным столом, просматривал подготовленные к сдаче в секретариат странички, а перед глазами была Маша, молодая и та, которую он встретил теперь в райцентре, грустная и улыбающаяся, встревоженная и счастливая. Думы о неожиданной встрече настолько овладели Курганским, что он, пожалуй, единственный в редакции безучастно отнесся и к резким словам Савочкина, и к приказу, висевшему на редакционной доске объявлений. Но остальные недоумевали: все это так не похоже на Курганского, так не вязалось с его абсолютной точностью, аккуратностью, дисциплинированностью. На планерке Савочкин сообщил, что Курганский прогулял эти дни в районе, заведя флирт с начальницей местной гостиницы.

— Извинитесь немедленно! — вскочил Яков.

— Как вам нравятся эти страсти-мордасти? — драматически воскликнул замредактора.

Рассчитанный на внешний эффект возглас Савочкина, однако, не нашел поддержки, а лишь усилил недоверие к приказу и к мерам, принятым заместителем редактора. Секретарь партийного бюро Сергиенко после планерки зашел к Курганскому. Ни разу не перебив его и не задавая вопросов, он с глубоким сочувствием выслушал исповедь уже много познавшего одинокого человека, ветерана войны о боях, о потерянной и вновь обретенной любви.

— Извини, Яков Филиппович, что я вторгся в твое заветное, — проговорил наконец Сергиенко. — Я понимаю, как тяжел тебе этот разговор. На партбюро я сам доложу обо всем. И твоя докладная, и, кстати, письмо, которое мы получили из района, мне кажется веской причиной, чтобы не печатать в газете панегирика.

Заседание партийного бюро состоялось в тот же вечер.

— Дано задание — надо его выполнить, разбиться вдребезги, а выполнить, — начал свою речь Савочкин.

— А если оно неправильное по существу? — спросил Сергиенко.

— Этого не может быть. Вот данные статуправления, — Савочкин развернул на столе бумажную простыню, усеянную цифрами. — Вот сводка, которую я взял в сельхозуправлении. Вполне объективный и единственно достоверный источник. Я согласен извиниться за то, что, может быть, недостаточно корректно высказался о фронтовом друге Курганского. Моя ошибка — признаю и прошу меня простить, но верить сомнительным и случайным заявлениям некомпетентных лиц, субъективным оценкам и не верить официальной отчетности — это, простите, не только благодушие, а преступление. А если еще, исходя из этого, срывать важнейшее редакционное задание — преступление вдвойне. И партбюро не может пройти мимо этой расхлябанности. Хорошо, что я все-таки спас положение.

Удовлетворенный своей ролью, Савочкин опустился на стул.

— Спасли или наоборот? — бесстрастно спросил Сергиенко.

— Спас! Поверьте моему опыту.

— А не поторопились ли, Илья Терентьевич? — задал вопрос член партбюро, сотрудник отдела пропаганды Зинченко.

— Думаю, что нет, — ответил Савочкин. — Интуиция меня пока еще не подводила.

— Мне не понятно, — поднялась Елена. — Наш товарищ с легким сердцем поехал положительный материал писать. Но у него возникли сомнения, и он попросил разрешения проверить факты. Почему ему не дали этой возможности?

— У нас ежедневная газета, а не ежемесячник, — отпарировал зам. — Дорога ложка к обеду…

Курганский говорил тихо и спокойно. Он не касался личного, а объяснил причину, по которой не мог, не имел права передать хвалебную корреспонденцию.

— Понятно? — спросил Сергиенко, обращаясь к присутствующим.

— Мне вполне, — первым откликнулся Савочкин. — Грубое нарушение партийной и трудовой дисциплины.

— Не все понятно, — откликнулся заведующий отделом культуры Барабаш.

— Не все, — эхом повторила Лена. — Не понятно, каково истинное положение дел в колхозе «Гигант» да и в районе. Сигналы серьезные. Надо все проверить на месте.

— Ну что ж, — развел руками Сергиенко. — У нас прижилась, пусть не очень хорошая, но традиция. Кто предлагает — тот и выполняет. Есть предложение командировать самого молодого члена партбюро Елену Ивановну Ивченко в Чижевский район. Нет возражений? Я доложу о нашем мнении Василию Захаровичу, тем более что он послезавтра приезжает.

Вечерами Саша спешил в редакцию «Зари». Иногда он приносил в промышленный отдел заметку, затем спускался вниз и в условленном месте ждал Лену. Вдвоем они бродили по опустевшим окраинным улицам, разыскивали в парке свободную скамейку и, опустившись на нее, забывали обо всем: видели только друг друга, слышали только шепот губ. Они искренне возмущались прохожими, которые лениво шествовали мимо скамеек, проявляя явно излишнее любопытство, одобряли тех, кто проходил быстро «красноармейским шагом». Воскресные дни проводили вместе. С утра, нагруженные всякой снедью, встречались у трамвайной остановки и направлялись в самый далекий густой и приветливый лесопарк. Тут, на лоне, пусть не очень первозданной, но все же менее «цивилизованной» природы, где и скамеек-то нет и любопытных взглядов поменьше, они отдыхали, рассказывали друг другу смешные и грустные истории. Саша придумывал их начало. Умолкал, прерывая повествование на самом интересном месте, и Лена подхватывала эстафету, продолжала устный рассказ, затем вновь подключался Саша… Импровизация, веселая и печальная, серьезная и пустяковая, радовала и забавляла их. Приносили они в парк новые книги, журналы и вслух читали наиболее интересное. День заканчивался, как правило, походом в театр или концертный зал филармонии, если не считать по крайней мере еще двух часов, уходивших на расставание — на споры о только что увиденном, на милые, всякий раз повторяемые неповторимые слова…

В одно из воскресений Быховский решился прочитать ей свой рассказ. Лена слушала его с неподдельным удивлением. Как мало она все-таки знает его — этого рабочего паренька и студента-заочника, насколько значительней, совершенней то, что он читал, его заметок, которые появлялись в газете. В основе рассказа был случай из жизни цеха. Сверловщица Катя Свердюк, скромная, ничем не выдающаяся девушка, взяла к себе двух детей погибшего на испытательном стенде вдовца — слесаря Микитенко. Отнюдь не исключительный, хотя и о многом говорящий случай. Как легко в рассказе сбиться на сентиментальное «душещипательное» сюсюкание. Но Саша точными мазками рисует обстановку в цехе, рассказывает о людях, неприметных в буднях, но проявляющих себя в минуту принятия жизненноважных решений. Запоминаются ребята, решившие вместе с Катей Свердюк «подставить свое плечо», сообща содержать, воспитывать и вывести в люди детей ремонтника Микитенко. Это Петя Сафронов, принявший на себя руководство молодежным участком, Илья Петушенко — групкомсорг, слесарь Софья Дорошенко, Витя Сирченко, потребовавший считать авторами своего рационализаторского предложения всю бригаду, так как каждый внес свою долю и этим подвел его к рационализации, книголюб и книгоноша Костя Фоменко, снабжающий ребят новыми книгами, и жених Кати Свердюк монтажник Захар Тверской, решительно рассорившийся со своей возлюбленной из-за какого-то пустяка, но предложивший немедленно оформить их брак, узнав о ее поступке.