Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 2

Но ездивший в Фергану Войтал привез дополнительные новости: немецкие самолеты появились над Данцигом, немцы укрепляются вдоль границ с Польшей, Комиссия Лиги наций опубликовала доклад: с 1938 года из Германии бежало сто сорок тысяч людей, шестьдесят тысяч из них находились в Европе. Решенный третьего дня «этюд» терял правдоподобие. Неужели решается судьба Польши? Сегодняшние новости были иного толка: в Нью-Йорке, на Пятой авеню, в самом центре города, состоялась грандиозная демонстрация ста пятидесяти тысяч человек под лозунгом защиты демократии, а в печати появилось открытое письмо четырехсот видных деятелей культуры, требующее сближения с Советским Союзом.

Сопоставляя эти сообщения с приездом в Москву английских и французских военных миссий, доктор Горак потирал руки от удовольствия.

— Хитлер получит по носу. Это да. Это ясно. Англия и Франция поняли в конце концов, с кем имели дело. Хитлер есть нахал и не более нахала, я вас заверяю. Он — вы слышали это, Войтал? — выслал из Праги корреспондента «Таймс» и сотрудника агентства Гавас. Печать — держава, так ли? То не будет забыто и прощено. Хитлер потерял в глазах всей буржуазной прессы. Это первостепенно, Войтал.

— Если он выслал корреспондента «Таймс», то, значит, вам в Праге и показаться нельзя, доктор Горак? — не без иронии поинтересовался Хозе.

Но сегодня доктору Гораку не до частных споров. Он весь в решении «этюда дня». Ему не внушают доверия поляки, хотя их ненависть к Германии общеизвестна, он не уверен в венграх, не понимает политики Франции.

— Послушайте, Войтал, что думает ваша Москва? Молчание — не всегда самый красноречивый акт.

— Почему молчание? Первого августа Советский Союз, мне кажется, сказал очень много. Был выпущен заем третьей пятилетки. Раз. Начат Ферганский канал. Два. Открыта Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. Кстати, вы совершенно напрасно не следите за ней по газетам. Затем я читал, что намечается Самур-Дивичинский канал в Азербайджане, каналы в Армении и Туркменистане, новый канал, кажется, где-то вблизи Бухары.

— Это не то, Войтал, не то.

— Советский Союз хочет мира.

— О! Я понимаю. Но силен ли, чтобы его добиться? Мир, Войтал, — это не нейтрализм. Мир — это не штиль, не покой, а борьба, как бы сказать. Мира добиваются в сражениях. Я не вижу этих сражений со стороны Советов.

— Доктор Горак, пойдемте лучше пить кок-чай, — позвала Раиса Борисовна. — Меня ошеломляет ваша любовь к политическим пасьянсам.

— Декую, мадам, — смеется Горак, принимая из ее рук пиалу чаю. — Это — чисто национальное, мадам. Наш король Юрий из Подебрад еще в пятнадцатом веку первый предложил проект Лиги наций. То я серьезно. Отсюда и пошло, что мы, чехи, любим поговорить о чужой политике, как о своем деле, как о миссии будительского характеру, — и он замурлыкал «Над Татрой са блиска» [21] Над Татрой сверкают молнии (словацк.). .

Войтал не утерпел, чтобы не задеть его:

— Вы бы, доктор Горак, лучше запели: «Где домов муй?» [22] Где родина моя? (чешск.)

— Господа, господа! — запротестовала Раиса Борисовна. — Умоляю вас, не надо! Колхозники и так уже заинтересовались, почему вы все время ругаетесь.

Ее выступление едва ли бы помогло делу, если бы в это время в колхозном саду не появился Ахундов под руку с Амильджаном.

Еще с того дня, как Ольга нечаянно побеседовала с Юсуповым, Ахундов ввел новый распорядок работ своей «гостевой бригады».

Гости редко стали выезжать группой. Чаще всего они останавливались на каком-нибудь интересном участке колхозных работ, а Ахундов сзывал и свозил им наиболее ярких людей. Он не доверял личной наблюдательности этих иностранцев и готов был планировать даже их воображение.

История Амильджана — в пересказе Ольги — уже была известна гостям. Его встретили, как знакомого.

— Амильджан-ака, сделали вы новую модель за четыре дня? — не могла удержаться Ольга, чтобы не задам, вопрос первой, но тут же раскаялась: Амильджан сделал вид, что не расслышал ее обращения.

Ахундов за спиной Амильджана показал на пальцах — шесть! Значит, на два дня мастер сплоховал. Но все оказалось гораздо сложнее.

Амильджан принес показать гостям свою «загадку». Из потертого бумажника он вынул, разложил на ковре пять собственных портретов, вырезанных из газет, и, улыбаясь, молча оглядел гостей.

— Загадка не видно?

— Загадка не видно, — ответил доктор Горак.

— Сейчас мы будем читать, что написано под карточкой. Давай, уртак Ахундов. Это сначала читай, потом это…

Под карточками значилось: «Знатный плотник Амильджан Шарипов», «Знатный бетонщик Амильджан Шарипов», «Знатный кетменщик Амильджан Шарипов», «Знатный повар Амильджан Шарипов», «Знатный пропагандист Амильджан Шарипов».

Никто не мог понять, в чем, собственно, дело, и все обратились с вопросом к Амильджану, долго наслаждавшемуся недогадливостью гостей.

До поездки на канал он был всего лишь плотником. По приезде же на канал он смело попробовал свои силы в разных направлениях: копал землю — и преотлично, научился приготовлять бетон и участвовал в бетонировании плотины, варил обед бригаде монтажников и заслужил благодарность. Наконец отличился в качестве прекрасного пропагандиста.

— Пропаганда крепко я сейчас знаю, — уверенно рассказывал он. — Сам Юсупов слыхал, говорит, на высшей отметка работаю, — он обернулся к Ольге. — А этот Аббасов, помнишь, что говорил? Специальность, говорит, не имеешь! Ишак, честное слово! Никогда не забуду!

Ахундов тотчас перешел на рассказ о росте людей на канале. У него оказалось немало цифр. Доктор Горак был к ним чувствителен, раскрыл свою книжечку. Ахундов диктовал ему:

— Ликвидировали безграмотность на сегодняшний день шестнадцать тысяч человек… Вступили в комсомол… Вступили в партию… Получили технические профессии…

Амильджан, довольный произведенным на иностранцев впечатлением, с удовольствием глядел, как Войтал готовится его сфотографировать.

— С меня один человек картинка сделал, — громко сказал он, обращаясь к одной Ольге, — вот такой калибра, маленький совсем, я отказал. Говорю, мой рекорд пять раз меня выше, а картинка пять раз меня меньше. Не пойдет. Авторитет не будет.

И опять всех развеселил.

— Доктора Анисимова не видели здесь, Амильджан-ака? — Ольге было очень приятно чувствовать себя старой знакомой этого известного человека.

— Здесь он, здесь! Забыл совсем я. Салам тебе посылал. Приехал как дохтур, а болезней нет, он пропаганда работает, газет громко читает. Хороший человек, прямо скажу, настоящий большевистский специальность имеет.

— А Румерта не встречали?

— И Румерт тоже здесь. Э, ты совсем, сестра, голова потеряла — дохтура баба тоже здесь. Сам видел. Такой, как дома, — кричит, шумит, всем мешает. Она тоже говорит: увидишь сестрица, привет отдай. Деньги у тебя есть? — строго спросил. — Скажи, надо? Нет? А то нехорошо будет, — и, покопавшись в бумажнике, протянул Ольге бумажку в пятьдесят рублей. — Дохтур велел. Держи! В ларек разный красивый вещи имеется Может, какой запрос имеешь, — и, уже не обращая больше внимания на смущенную Ольгу, погрузился в длинный рассказ о том, как он замечательно жил это время и как все тут жалеют, что строительство недолгосрочно.