Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 4

— Э-э, не лично, не лично!.. Колхозу дают, отец!

— Я всегда говорил: с этой водой одна забота, — тихо шепчет старик соседу. — Артистку дают, думаешь, зачем?.. Чтобы ей театр построить. А театр зачем?.. Чтобы там концерты давать, кто отстал или там что-нибудь еще… Покою от этого не будет.

Вдруг он роняет кетмень, сердится.

— Что с тобой?

— Сердце зовет лечь.

— Ты! Зря отпустивший бороду! — бежит к нему председатель. — Цифру ломаешь!

Старик машет рукой.

— Ну вас! Им тоже надо дать немножко работы, — кивает на санитаров. — Их цифра совсем в хвосте стоит.

— Ты человек, преисполненный большой хитрости! — говорит ему председатель. — Если больной, зачем пошел?

— Красиво поешь, а песни нет, — отвечает старик. — Если из-за одной артистки театр строить, может из-за одного меня больницу построят. Кто знает?..

И вот собирается пышный народный той. Расчищена огромная поляна. Врыты столбы вокруг нее. На столбы поднимают свернутые ватные халаты, смочив их керосином. Это освещение. «Администратор» тоя — Ризаев — верхом на коне распределяет места по кругу.

Длинным шестом указывает он места колхозов.

Первые ряды ложатся, вторые сидят на корточках, третьи — на ящиках, четвертые стоят, пятые и дальше — на автомобилях и арбах.

Амфитеатр из человеческих голов.

Собираются карнаиры, певцы, дойриеты (играющие на бубнах).

Публика возбуждена.

Тихий радостный вечер Узбекистана нежно переходит в сумерки цвета красного вина, слегка разбавленного водою.

Идут повара и поварихи с мисками. Над ними плакат:

«Шурпа колхоза Молотова».

Несут блюдо с пловом. Мальчуган гордо поднял плакат:

«Плов колхоза 1 Мая».

Бежит, ощетинившись железными шампурами, вереница людей, ведомая флагом:

«Шашлык колхоза Красная заря».

Участники пира усаживаются в круг.

— Легче два канала сделать, чем такой той организовать, — ворчит старик в новых калошах, гордо прицепивший листок бумаги с надписью «История болезни». Он ни за что не хочет, чтобы его обвинили в мнимой болезни.

Добрых двадцать тысяч составили круг, вспыхнули халаты на столбах, и вот на круг выбегает в старинном малиновом хорезмском костюме, похожая на сказочную птицу, Тамара Ханум.

Дойры взлетают вверх в руках музыкантов. Быстрые тонкие руки их как бы ловят готовый звук в воздухе и подбрасывают его на бубнах.

— Это Тамара Ханум, — кто-то говорит старому щеголю в калошах.

— Что я, слепой? — недовольно огрызается старик.

Молодые ребята, сидящие в первом ряду, снимают с халатов шелковые пояса (а у них поясов по пять) и расстилают их перед собою. Каждый хочет, чтобы она сплясала на его платке — в этом много славы.

Юноши распахивают халаты и бьют ладонями в сердце. Словно рассекая грудь, протягивают они к танцовщице руки, как бы держа в них живое биение страсти.

— Не уменьшайся! Будь нашей! — звонко кричат они.

…Выходит в круг соловей Азии — Халима Насырова. Она еще не начала петь. Она ищет кого-то.

— Это сама Халима, — говорят старику в калошах.

— Что я, глухой? — отзывается он.

И она начинает. Нет для узбека большей радости, чем слушать бегущую воду, но Халима — как сказочная река. Она поет хрустальным голосом воды.

Опять снимают юноши пояса, и уже весь круг покрыт шелком.

Тот, на чей платок ступит она, от радости и почета не знает, куда себя девать.

Но Халима глядит на Юсуфа.

И она хочет почтить его песней на его платке… Она, она поет Юсуфу:

Юсуф медленно развязывает свой платок.

Медленно развязывает он шелковый платок-пояс, как бы раздумывая, бросить его в круг или нет.

Бросает. Но Халима не спешит ступить на него. Она медленно приближается к платку, вся поглощенная песней.

И тогда, как пламя на ветру, выносится в круг маленькая хрупкая Фатьма и, споря с голосом Халимы, словно отбирая у нее свою песню, спешит к платку. Халима, стороной обходя платок Юсуфа, приглашает Фатьму ступить на него.

Радостно Фатьма ступает на платок. И тогда Халима зовет глазами Юсуфа. Немногие понимают, в чем дело.

Он выходит. Смолкают и Халима и Фатьма. И глаза добрых десяти тысяч сковывают Юсуфа.

Халима говорит:

— Два человека искали друг друга. Вот они. И нас сегодня на праздник позвали. Пусть наш той их свадьбой будет!

— Жениться не можем, — твердо говорит Юсуф. — Не выходит. Я — колхозник, живу в кишлаке, она — артистка, в город хочет…

— Что ты в своем городе имеешь? — кричат люди Фатьме. — Сто рублей дают, подумаешь, какое дело!

Фатьма пробует оправдаться, но голос ее не слышен.

— На ней жениться — театр открывать надо… — продолжает Юсуф.

— Вот иди к нам в колхоз, — кричит Ризаев. — Построим тебе театр!

— Пока он выстроит, седая станешь, — перебивает председатель колхоза имени Буденного. — Иди к нам, ансамбль готовый. Петь, танцевать, пожалуйста. Трудодни хорошие.

Задумавшегося председателя колхоза имени Калинина теребит за руку старик в фетровой шляпе.

— Председатель, опять лицо свое уронить можем! Слышишь, Ризаев театр дает!

— Кому, отец, кому?

— Кому — не знаю, но дает…

И председатель «Буденного», не входя в сущность дела, кричит оглушительно:

— Эй, эй, зубного доктора даю, кино даю… Что?

Над его ошибкой смеются.

Какие-то доброхоты из Хусая подбегают к Юсуфу:

— Бери ее силой, наш колхоз убытки покроет.

И отвечает Юсуф:

— Наш колхоз маленький, своего театра, конечно, нет…

— Юсуф, я и без театра согласна…

— Певица есть. Песня есть. Театр, я думаю, везде найдете, — говорит Османов. — Все стали, как одна семья. Песни петь — у «Молотова» можно, танцевать — у «Буденного». Места не хватит — в степь выйдет. Наш арык через всю страну, как через одну усадьбу, бежит.

И Юсуф берет Фатьму за руку под крики и аплодисменты.

Старик в фетровой шляпе ядовито говорит своему председателю:

— Зубного доктора назад возьми, кровать для ребенка провозгласи. Сын у них родится — шефство над ним возьмем. Скажи скорей!

Но Ахмед Ризаев не дает никому выдвинуться.

Он говорит:

— Наш колхоз свое слово любит. Сказал театр — значит, театр. Сделаем у себя театр, одной певицы все равно мало…

Тут вступает председатель колхоза имени Калинина:

— Сыну, который родится, кровать даю!

— Две! — принимает вызов Ризаев. — Шелковое одеяло тоже даем! — и он выходит на круг. — Игрушки даем! Я свое лицо не могу уронить!

Но тут берет слово Османов:

— Братья! Сон отцов и дедов наших стал жизнью! Завтра пустим воду! И пусть самый быстрый конь сообщит таджикам, чтобы готовились у себя принять воду. Чей конь первый придет, тому колхозу и театр строить, в том колхозе и молодым жить.