Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 6

Сад еще полугол, неодет, точно в легком просвечивающем белье, сквозь которое видны контуры его стволов и крон.

Горячо шумящие хлеба.

Сгнивший, серо-голубой от времени балкон.

За сутки сердце делает сто тысяч ударов, за год — сорок миллионов ударов, за пятьдесят лет — ты понимаешь, сколько?

В минуту сердце перекачивает семь литров крови, в час — четыреста литров, в сутки — десять тысяч литров.

— Считали, что каждый новый день раньше всего начинается в «Стране восходящего солнца», ан нет, — у нас. Каждые новые сутки и, следовательно, даже новый год начинается в СССР, у берегов Берингова пролива, часа, брат, на два раньше, чем в Японии.

Французские молодые крестьяне сообща разрабатывали один огород, чтобы на вырученные деньги послать делегата на конгресс. Показать, как он беден, как ему трудно с деньгами.

Жесткая сырость росы.

Мягкая морская мгла.

— Весь как будто сыт, бабушка, а глаза голодные.

Тени, как черные птицы, прыгали по усыпанным ярко-желтым песком дорожкам сада.

Мое единственное профессиональное оружие — любопытство.

Личное никогда не остается только личным, а всегда переходит в общественное. Даже ненависть не остается личной, даже любовь.

Воздух был так звонок, так певуч, что его можно было слушать, как звук.

Понатуристей.

Смутно зарозовело на востоке.

Открой окно. Впусти утро — свежесть, соловьиный вскрик, запах сирени, бормотанье сонного пса, дымок соседской печи и отдаленный, почти не угадываемый слухом гудок на станции в десяти километрах — зов первого рабочего поезда.

Хороши чужие города с их шумной, но для меня покойной, как на экране, куда не вскочишь, жизнью.

Все торопится, суетится, а ты один спокоен, тебя ничто не тревожит, ты в потоке, но не принадлежишь ему, ты сам по себе, как пловец: хочешь — отдашься течению, хочешь — выгребешь против него. Тебе все равно, ты не вода этих мест.

Можно ли пересказать песню? Нет.

Песня то, что не пересказывается, а только поется.

Ее и смысл-то в том, что она не может быть не чем иным, кроме самой себя.

1. — Каждый раз нужно начинать снова.

2. — Выгоняю все чужое.

3. — Сейчас побрею вас и начну легкость наводить.

4. — Вот это рисуночек.

— Нравится своя работа?

— Нет, нос у вас хорош, длинный, серьезный. Я — о нем.

5. — Как влез в правый глаз, так два дня вылезти не могу.

6. — Я на ее руке четыре сеанса сидел.

7. — Мастихином бы пописать.

8. — Пикассо в железо ушел, в проволоку.

9. — Плотник у меня был — ох, и говорить мастер, вылитый Лесков.

«Сложить бы, говорит, два бревна «в поцелуйку». А? Или так: «Умирать, говорит, буду, всем обиды прощу, еловому суку не прощу».

10. — Натура должна отдыхать то одной, то другой рукой.

11. — Тут надо глубже написать, дураком.

12. — Сначала напишу, а потом будем думать, что вышло.

13. — Ну и красота какая, чорт возьми. Бездна красоты — человек.

14. — Он хохочет, накладывая краски.

— Ну и кусочек.

— Вы о чем?

— Да ухо у вас…

15. — Все мое внучьё.

16. — Красота — она сама все требует.

17. — Щеки пока потерпят.

18. — Устали? Ну, сейчас, сейчас. Сам идет на сходство.

19. — Пиши как рюмку, будет как человек.

20. Он писал, будто ел что-то вкусное, острое.

21. — Ага! — кричал он, найдя что-то нужное, верное. — Собаки подняли зайца. Напали на след.

22. — Тут у вас два пятнышка на лице, надо б в них попасть.

23. — Вот покопаюсь у вас в ноздре, залезу в ухо — и все.

Для романа : Хорошо бы вставить темы важнейших событий Европы — Жижка, фестивали молодежи, Фучик, Тельман, партизаны Италии.

Важнейшая проблема современного социалистического романа — нахождение новой емкости.

Нужно создать такую структуру, которая бы позволила говорить многое о многом, не выходя за пределы двадцати печатных листов.

Многотомные романы — привилегия гениев.

Хороший был бы рассказ «Неизвестный друг» с критикой писателя.

Между стволами стоят золотистые столбы чистого и холодного вечернего света…

Ветер пахнет раками.

Мачта лодки клонится, шатается, тычется в звезды, то высоко подымаясь, то глубоко падая вниз.

Это подлец, о котором можно сказать, что он местами хороший человек.

Роман — настолько условен, что никогда не следует думать о пропорциях. Главное — убедить. Если вы убедили читателя, значит, ваша композиция была такой, как нужно.

…Думаю о глаголах. Чтобы написать действие, нужно много глаголов, немного существительных и чуть-чуть прилагательных. Русский язык — язык глаголов. У нас из каждого глагола вырастает по нескольку существительных. Немецкий язык — стоячий, он из существительных, и чем они длиннее, тем немцу лучше. Французский — это пляшущее прилагательное. Существительное — для фиксации, прилагательные — для восторга и ненависти, глагол — для мысли и движения. «Глаголом жги сердца людей». Тут глагол в смысле «слово», но характерно, что глагол и слово — синонимы, а я бы взял эту строку эпиграфом для своих поисков.

— Ну, тут я обвел его вокруг фонаря, ничего не говоря.

Прежде чем вплотную сесть за большую работу, я накапливаю строительный материал — факты, поступки, меткие слова, наброски природы, детали для портретов, мысли. Пока мои действующие лица не начнут действовать в заданной им обстановке, я оборачиваюсь своим заготовленным материалом.

— Писатель — это огромное сердце. Спокойные люди редко становятся писателями.

Тот, кто не может влюбиться в один из тысяч рассветов, запомнить одно из тысячи деревьев, унести в сердце одну из тысяч улыбок, — тому трудно писать.

Писателю необходимо быть умным, но еще необходимее быть сердечным.

Лучше всего мне пишется в поезде, у окна. Тогда я записываю, как выглядят поля, облака, села, люди на станциях. И обязательно придумается либо рассказ, либо новая глава романа, либо новый ход действия. Вероятно, если бы я был проводником вагона, я бы писал несравненно лучше.

Жизнь должна входить в писателя без пауз, как вода в котел. Нет воды — лопаются трубы.

Рука очень несовершенный инструмент. Процент ее полезного действия, наверно, меньше, чем у паровоза. Мысль, доходя до руки, теряет половину своей остроты, и даже больше.

Я всегда знаю, что я хочу написать, но никогда не понимаю, как это придется сделать. Я каждый раз вынужден изобретать себе ходики, чтобы узнать, который час.

Для того, чтобы быть большим писателем, мне не хватало веры в себя.

Все писатели жалуются, что у них мало времени для творчества. Но те из них, у которых много времени, как раз мало пишут.

Красота — то, что радует. В этом смысле нет большой разницы между снижением цен и закатом над морем.

Любить свой народ — это мужественно и целеустремленно прививать ему качества, которых не хватает характеру нации для того, чтобы быть лучшими в мире.