Ванда Василевская - Когда загорится свет

Институт. Он выбрал то, что казалось ему самым интересным. Бороться с природой. Овладеть ею, заставить пламя быть послушным творцом, заставить сталь быть чувствительной к каждому мановению, мертвую материю превратить в живую, мягкую, податливую массу. Машины покорно открывали свои тайны, и человек становился сильнее в сто, в тысячу раз; сила огня и воды, пара и молнии становилась его силой. Нет, человек не был маленьким, слабым созданием, беспомощным и хрупким, — он был, мог быть гигантом, приказывать громам и водопадам, покорять моря и вихри, превращать мир в новый, светлый, радостный приют счастья.

Пальцы вылезали из сапог. Зимой мороз пробирал сквозь старое пальтишко, но Алексей не страдал от этого. Мелочи не омрачали ясности его взгляда, — ведь был иной мир, великолепный мир, в котором Алексей был не оборванным, все еще голодным студентом, а хозяином и повелителем. Мир чисел и линий — магический, волшебный мир, где при помощи белого листка бумаги, циркуля и карандаша можно было творить чудеса. Мир линий, непреложно ведущих к цели. Сложный и непонятный и в то же время совершенно простой и ясный мир, находящийся в его, Алексея, власти.

В то время нэп еще гремел по улицам копытами рысаков, но Алексей все яснее, все сильнее чувствовал, что достаточно, когда понадобится, шевельнуть пальцем, чтобы ядовитый гриб рассыпался черной плесенью.

Что это не иллюзия, а правда, он убеждался еще больше всякий раз, когда заседала комиссия, в которую его выбрали, и устраняла из института нэпмановских детей — разряженных, благоухающих заграничными духами барышень и нафиксатуаренных юнцов, чтобы они не занимали места тех, кто хотел и должен был учиться. И это он, оборванный, вечно голодный, Алексей, решал их судьбу, ибо он и его друзья были здесь хозяевами.

Он жил теперь с группой товарищей в первом этаже небольшого дома. Иногда, по вечерам, сюда заходила погреться проститутка, постоянно дежурившая на углу. Они видели ее там, возвращаясь поздно домой. Здесь, у них, она становилась совсем другой. Ведь это были студенты, еще более нищие, чем она. Попросту, по-человечески они давали ей обогреться, иногда даже угощали чаем. Она посидит и снова пойдет на угол выжидать какого-нибудь нэпмана.

Алексей не обращал на нее внимания. Что ж, обыкновенная проститутка. Замерзла — и пришла погреться. Обогреется — и уйдет.

Девушка приходила вначале действительно только тогда, когда нестерпимо замерзала. Но потом ее стало тянуть туда и другое. Когда Алексей внезапно отрывался от книги, глаза девушки светились, как большие серые звезды. Что-то влекло ее к этому юноше, она и сама не могла отдать себе в этом отчета. Она любила смотреть, как он поправляет фитиль в лампе, как пишет, сильно нажимая на перо, как барабанит пальцами по столу, решая какую-нибудь трудную задачу.

— Лиза влюблена в тебя, — пошутил однажды Фома, старший из их пятерки. Алексей пожал плечами. Шутка была глупой и неуместной.

Но Фома не шутил. Однажды, когда Алексей торопился домой, чья-то рука потянула его за пальто. Он отшатнулся.

— Что тебе?

— Это я, Лиза… Алексей Михайлович, я вышила вам платочек…

— Платочек?

Девушка втиснула ему в руку лоскутик материи и быстро, почти бегом, ушла, словно опасаясь, что Алексей может догнать ее, бросить в лицо подарок, оскорбить резким словом.

Алексей пошел домой. При свете лампы рассмотрел подарок. Лоскуток шелка, старательно вышитый веночками наивных незабудок. В углу его монограмма, окруженная голубыми цветочками. Внезапно, как галлюцинация, с поразительной ясностью перед ним открылась картина — ручей детства, незабудки в траве — голубой островок, усеянный золотыми глазками. Он сложил платочек и спрятал в карман.

Зима кончалась, уже не нужно было греться — и Лиза лишилась предлога для посещений. Но однажды Алексей увидел на столе букетик фиалок.

— От твоей донны, — насмешливо объяснил Фома, и Алексей рассердился.

Но фиалки пахли лесом и весной, и в сущности лишь они помогли Алексею уяснить себе, что зима прошла, что кончились холода, что наступила весна, в приход которой они как-то перестали верить в длинные зимние дни. А весна в этом году наступила быстро, и Алексей чувствовал на лице упоительное дуновение ветра, словно веющее с цветочных гряд. Каштаны на улицах распускались, охватывая ветви зеленым пожаром листьев. На углах улиц белели в корзинах ландыши, трава становилась сочной и мягкой, звезды одуванчиков золотились в ней, как маленькие солнца. Кипела, расцветала, разливалась волнами благоуханная весенняя жизнь, и у Алексея мутилось в голове от цветов и запахов, от птичьих песен, раздающихся в парке, от этой первой весны, которую он переживал как-то иначе, чем прежние весны. Он бежал за город; лед давно сошел, и река неслась высокой буйной волной, сбивая к берегу грязную пену. Грусть сжимала горло; плыть бы по этой большой воде, несущейся в голубоватую туманную даль, идти по мягкой, покрытой зеленью земле, смотреть ночью на далекие звезды, чувствовать на лице степной ветер, ветер с далекого моря, радостный и теплый. Кричать во все горло, кататься в цветущих кустах, погрузиться в необозримые поля диких трав, полной грудью вдохнуть лазурный воздух далеких гор, которых он никогда не видал. Качаться на морской волне в белых гривах стремящихся к берегу волн, низвергаться с них в водяные бездны, в зеленую глубь, в кипящие пеной пучины.

В один из таких дней Алексей встретил в парке Лизу. Сначала он не узнал ее — в летнем зеленом платье, без шляпы, она показалась ему значительно моложе, чем тогда, зимой, закутанная в потертое пальтишко и вязаный капор.

— Алексей Михайлович…

Девушка стояла перед ним, залитая румянцем. Он остановился.

— Здравствуйте, Лиза. Не узнал вас.

— А я сразу, издали… Увидела и подумала — подойду. Может, я мешаю? — спросила она робко.

— Нет, нет, — с усилием выдавил из себя Алексей. Она шла рядом, стараясь поспеть за его крупными шагами. Они остановились у сбегавшего к реке заросшего кустами склона. Вода в реке отливала металлом и казалась неподвижной. Алексей засмотрелся. Девушка подошла ближе.

— Алексей Михайлович…

— Что?

— Я уже теперь на фабрике работаю.

— На фабрике?

— На кондитерской. Я подумала, что… — Она запнулась. Мяла в руках платочек. Губы ее шевелились, не издавая ни звука. — Подумала…

— Что?

— Что вы… что вы будете рады… А вы ничего…

Алексей пожал плечами.

— Конечно, я рад. Ну, и как там, на этой фабрике?

Она не ответила. Глядя на реку, девушка прошептала:

— Потому что… вы ведь знаете, Алексей Михайлович…

— Что я должен знать?

Ему было как-то не по себе. Разговор казался бессмысленным.