Станислав Панкратов - Чувство правого колеса

С утра было настроение, какое принято называть хорошим. И теперь еще приятно было Мокееву катить по чистому утреннему городу, поглядывать на первых прохожих, на груды палого листа, собранные дворниками у тротуаров. По Урицкого, прижимаясь к бровке, шла уборочная машина, вращала щетками, втягивала в глухое нутро долгую осень этого года. Мокеев притормозил, вытащил из кармана и еще раз прочитал телеграмму. Отец приезжал завтра утром, ленинградским поездом.

Настроение не пропадало, но Мокеев привычно ожидал, кто первый начнет это настроение разрушать.

Так всегда — сначала у тебя настроение, потом от этого настроения по кусочку отщипывают, отщипывают, отщипывают, и от душевной радуги остается одна только краска — рабочая. Ждать долго не пришлось. На перекрестке (светофоры еще не включили) мелькнул длинный автобусный кузов, и по тому, как высоко взлетел он на выбоине (сколько долбили дорожникам, чтоб засыпали!), по высоте подскока Мокеев привычно определил: километров восемьдесят.

«Куда ему торопиться, пустому!» — подумал Мокеев, а нога уже сама утопила акселератор, «Москвич» рванулся вперед за автобусом. Мокеев свернул на улицу Правды и начал догонять.

«Моторы у теперешних автобусов — не вдруг достанешь лихача!» — привычно думал Мокеев и скосил глаз на спидометр: шестьдесят... пять... семьдесят... пять... восемьдесят... «Москвич» поровнялся с кабиной водителя, но тот увлекся, не видит милицию рядом. Мокеев взял микрофон: «Водитель автобуса четырнадцать — пятьдесят два, остановитесь!» — и обогнал, и обернулся, и сам начал притормаживать, следя в зеркальце, как сзади тормозит, повинуясь, львовский автобус с табличкой «экскурсионный».

Пока тормозили, Мокеев со старой досадой подумал: «И куда спешим? Ставим моторы с таким запасом мощности, будто на этом автобусе по вертикальной стене гонять... да что там машины — вон сахар стали делать быстрорастворимый. Чаю стакан выпить — и то норовим секунду сберечь, на растворимости натягиваем. Куда торопимся? Да ложечкой помешать — тоже ведь удовольствие». — Мокеев додумывал про странную эту спешку и смотрел на водителя, который вылез из своего экспресса и шел к нему, к Мокееву, вытягивая из кармана свои затертые права и сосредоточиваясь на выражении виноватости и покорности следовать указаниям.

А Мокеев прикладывал руку к козырьку, приветствуя гражданина и одновременно вопрошая:

— Что ж нарушаете с раннего ранья, товарищ водитель? — И протянул руку за правами.

— Так, товарищ инспектор, — начал водитель, — сколько долдоню механику, и начальнику, и кому там еще — не дают резины: нет, говорят, хоп што...

По правам выходило, что водитель первого класса и ездит пятнадцать лет. И должен, стало быть, чувствовать скорость.

— Резина само собой, — сказал Мокеев, исподлобья глянув на автобусные скаты. — Резина — да, но почему гоняете по городу непозволенно?

— То есть, товарищ инспектор...

— То есть, товарищ водитель, восемьдесят километров — не городская скорость. А сколько можно в городе?

— Шестьдесят можно.

— Так почему ж восемьдесят?

— Так, товарищ инспектор, спидометр не работает! Сколько долдоню и механику, и начальнику за спидометр, толку — чуть...

— Сколько за рулем?

— Шестнадцатый годик пошел.

— Ну вот, шестнадцатый... первый класс... за пятнадцать лет не умеете определить: шестьдесят или восемьдесят?

— Товарищ инспектор, да не было ж восемьдесят... не может быть...

— А зачем мне вас обманывать? У меня спидометр в порядке, я по прибору следил...

— Ну, прошу извинить, если такое дело. С утра всегда занижаешь, силы много, все прибавить хочется...

У водителя, значит, тоже утренний подъем.

— Права красивые, дырок делать не будем, — сказал Мокеев и вернул права. — А рубль в казну взыщем за превышение.

— Это пожалуйста, — обрадовался водитель, — рубль не потеря, но механику я плешь протру насчет спидометра...

— Во-во, протри ему, — сказал Мокеев, выдавая квитанцию. — Только не говори мне больше, что не знаешь разницы — шестьдесят или восемьдесят. А то я краснею, когда мне врут. Лады?

— А как же! — Водитель протянул рублевку, все еще улыбаясь и радуясь, что легко отделался.

Мокеев сел за руль, свернул к заводу и немного постоял у павильона. Торговля уже шла, мужики табунились у окошечка и чей-то трактор стоял у проходной. Мокееву интересно было — не в пивной ли очереди выстаивал тракторист? По виду вроде не было его там, но кто его знает — нынче по виду можно и ошибиться. Пока стоял да рассматривал, вспомнилось, как водитель автобуса легко рублевку отдал — прямо с радостью. У него там, похоже, еще наготовлены были, чтоб без сдачи. А ведь если сообразить, то кило сахару отдал, даже с лишком. За погонялки. Обычного сахару, рафинадного, который ложечкой в стакане помешать — одно удовольствие... чтоб засластило... Легко он сахаром кидается, этот парень, легко. Хотя, если прикинуть, рублей триста пятьдесят он в месяц выколачивает. Десятка на день выходит, ничего.

Тракторист вышел из проходной, завел свою «Беларусь», и Мокеев вздохнул: слава богу, не в пивной очереди водитель, хоть тут пронесло. Но утреннее легкое настроение проходило, таяло. На улице Ленина, около университета, светофор уже включили, но красный свет не помешал какой-то блондинке сунуться под самые колеса. Пришлось снова взяться за микрофон: «Гражданка в светлом плаще! Что вы там забыли под колесами? Вернитесь на тротуар. Пожалуйста!»

Прохожих прибавилось, а тут студентов полно. Мокеев не без злорадства увидел, как блондинка вспыхнула, вернулась на тротуар и приняла независимую позу. На нее смотрели, но в данную минуту ей эти взгляды, кажется, не импонировали...

Тут уж Мокеев ничего не мог с собой поделать. И в ГАИ, случалось, его поругивали за отступления от официальности, и звонил какой-то обиженный полковник и высоким тоном выговаривал, будто ему не только сделали замечание из милицейской машины, но еще и поиздевались и выставили на смех прилюдно. Начальник обиженному ответил, что рад слышать его живой голос в телефоне, что, конечно, самолюбие товарища пострадало, но сам-то он жив, с чем его горячо поздравляет весь личный состав областной автоинспекции. Но Мокееву на утренней летучке все-таки мягко поставил на вид — попросил поменьше отсебятины, поближе к официальности.

Мокеев несколько дней честно держался, но потом снова перешел на вольный разговор с нарушителями через динамик.