Фазиль Искандер - Сандро из Чегема. Том 2

Наконец она стала. Несколько секунд она стояла на месте, все так же быстро перебирая ногами, словно нащупывала опору. Бардуша неистово гикнул, и лошадь, словно найдя угол, при котором она сможет одолеть крутой, скользкий склон, рванулась вверх и наискось, трудными рывками вывалилась на гребень.

Минут через десять, когда небу оставалось разве что швыряться камнями, град неожиданно кончился, и сквозь отощавшие облака прохлынуло солнце. Голубые пригоршни градин холодно сверкали в мокрой побитой траве. Смертельно окоченевшие, мы двинулись дальше.

Километра за три до пастушеской стоянки один из быков, худой, замордованный работой, стал останавливаться, а потом и вовсе лег. Попытки заставить его встать ни к чему не привели. Безразличный к понуканиям, он лежал, тяжело отдуваясь, и клейкая струйка слюны свисала у него с губ.

— Дай ему отдохнуть часа два, а потом пригони, — сказал Бардуша Кунте. Он оставил ему бурку и большой кусок чурека, из чего я заключил, что Кунта может застрять здесь и на гораздо большее время.

Тронулись дальше. Снова дождь. Перестал. И вот уже на пригорке показался пастушеский балаган, крытый дранкой. Крыша его уютно дымилась. У входа в шалаш стоял человек и смотрел в нашу сторону. Большая черная собака, издали облаивая нас, побежала нам навстречу. Но, узнав Бардушу, радостно завиляла хвостом, запрыгала вокруг него, подскочила к нам, неряшливо обнюхала нас, как бы говоря: «Пустая формальность!» — и снова отбежала к Бардуше.

Вслед за быками мы поднялись к балагану. Тот, что стоял у входа, оказался старшим пастухом. Это был человек лет семидесяти с лишним, плотный, небольшого роста, с умными, спокойными глазами на круглом лице.

Он поздоровался с нами за руку, как истинный патриарх, не выразив ни малейшего удивления по поводу нашего прихода, ибо удивление могло быть понято гостями как отдаленный намек на возможность стеснить обитателей балагана. Звали его Чанта.

— А Кунта что, остался в Чегеме? — спросил он у Бардуши.

Тот объяснил ему, где Кунта, и они вдвоем стали развьючивать лошадей. В двух загонах, огороженных большими белыми камнями, мычали коровы и телята. Появление отцов и мужей не вызвало никакой, во всяком случае заметной, радости среди жен и детей. Быки отвечали тем же, если не делать скидку на их усталость. Некоторые из них начали пастись, а некоторые тут же разлеглись возле шалаша и загонов.

Косогор луга за балаганом в какой-то фантастической близости переходил в белую громаду ледника, из которой высовывалась черная скала. Вершины гор с востока были озарены райским золотом уже зашедшего для нас солнца.

Вдруг раздался легкий топот, и по косогору луга вереницей, держась друг за другом, промчались ослики и скрылись за бугром. Потом, видимо, описав полукруг, они появились далеко внизу и там такой же ровной вереницей пересекли косогор и скрылись за откосом. Было что-то странное в этой их пробежке, казалось, они с некоторой экономией сил мчатся к какой-то осознанной цели.

— Чего они бегают? — спросил я у Бардуши, когда ослики промчались над шалашом.

— У них сейчас гон, — сказал Бардуша, снимая мешок с лошади, — день и ночь за ослицей бегают.

Бардуша и Чанта внесли мешки в балаган, сняли с лошадей седла и отпустили их. Мы с Андреем вошли следом. Широкий проход и лежанка во всю его ширину. Она была покрыта бурками и шкурами животных, из-под которых кое-где высовывались зеленые ветви рододендрона. В головах — седла. Над ними — ружья.

Слева от входа горел костер, и пастух спиной к нам сидел на деревянном обрубке, склонившись над большим чугунным котлом, стоявшим на медленном огне, голыми по локоть руками, как родовспомогатель, помогал рождению сыра из молока. Оглянувшись на нас, он привстал, но руки, погруженные в котел, продолжали лепить нарождающийся сыр.

— Кончай, Хасан, — сказал Чанта, — люди промокли, разведи хороший огонь.

— Сейчас, — сказал пастух и, еще минут пять повозившись руками в котле, вытащил из него большой белый ком сочащегося сыра, переложил его в плетеную корзину, стоявшую рядом с ним, и подвесил корзину на деревянный крюк, вбитый в стену Из корзины равномерно закапало.

Над самым костром под крышей висело несколько задымленных кусков копченого мяса. В левом углу стояла кадушка для кислого молока, или мацони, как его у нас называют. Сверху на доске, перекрывающей угол, лежали круги уже готового сыра, аппетитно прокопченные дымом до рыжего, телесного цвета.

Пастух приподнял тяжелый котел, вынес его из балагана и вылил снятое молоко в долбленое корыто, стоявшее у входа. Он вошел с пустым котлом, и стало слышно, как собака жадно лакает из корыта.

Хасан внес в балаган охапку дров, разгреб жар, пододвинул головешки, наложил сверху поленья, и через минуту загудел веселый огонь. Мы с Андреем разделись до трусов и расстелили на лежанке возле огня свою одежду. Бардуша, не раздеваясь, пододвинулся к костру и задымился паром. Через полчаса сухие, в сухой одежде, мы сидели возле огня.

Хасан поставил на огонь котел для варки мамалыги. Он снял из-под крыши один из кусков копченого мяса, аккуратно насадил его на деревянный вертел, отгреб жар от костра и, приладив вертел к полену, стал жарить мясо, покручивая вертел, щурясь и отворачиваясь от дыма. Вскоре мясо зашипело, и жир, капающий в жар, вспыхивал короткими голубоватыми вспышками. В ноздрях защекотало.

Потом, прислонив к стене вертел с недошипевшим мясом, он быстро приготовил мамалыгу, снял со стены висевший на ней легкий столик, поставил его перед нами, нашлепнул мамалыжной лопаточкой дымящиеся порции мамалыги на чисто выскобленную доску столика, разделил мясо, с нешуточной строгостью вглядываясь в него, чтобы не ошибиться и самые лучшие куски придвинуть гостям, нарезал копченого сыра, который мы тут же растыкали по своим порциям дымящейся мамалыги, чтобы он там размяк, и, сдерживая торопливость, приступили к еде.

После долгой дороги это копченое мясо с обжигающей пальцы мамалыгой, этот размякший, пахучий альпийский сыр показались мне необыкновенно вкусными. Да еще сверх этого по миске густого кислого молока. Ледяное мацони с горячей мамалыгой довершило наш прекрасный пастушеский ужин.

После ужина, узнав наконец о причине нашего прихода в горы, Чанта сказал, что слышал от своего отца об этом святилище, но сам его никогда не видел.

— Это же, я так думаю, — сказал он, взглянув на Андрея, — очень далеко отсюда.

— Нет, — сказал Андрей, — километров семь-восемь… Вон туда…

Он показал рукой.

— Может быть, может быть, — согласился Чанта, — вы ученые люди, вам видней.

— Медведи не беспокоят? — спросил я.

— В этом году пока нет, — сказал Бардуша, — а в прошлом один раз приходил. Тогда у нас буйволы были, сейчас мы их оставили дома.