Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

— Гут моэн, майн гер-р…

Раскатистое «р-р» напомнило пароходное знакомство с его дочкой. Отвечая по-русски, немец избавил радушного хозяина от напряжения голосовых связок.

Небольшая прихожая с тремя дверями и круглым зеркалом заставлена обувью, зонтиками и манекенами, на которых висели шляпы и пальто, словно хозяин квартиры портной, а не аптекарь. Гость ожидал увидеть антураж, схожий с лабораторией алхимика.

Щелкнув выключателем, Гершель ногой ткнул дверь ванной:

— Ваше полотенце с петухами…

Полки уставлены банками, склянками, колбами. И гегельянец лишь тут почувствовал квартиру провизора.

Столовая освещена вечерним солнцем. Гершель виновато приподнял над седовласой головой темную ермолку:

— Признаюсь, мы, евреи, уж не те герои, воспетые нашим Шолом-Алейхемом: по субботам работаем, жены без париков, а детей не загнать в синагогу. — Провизор почтительно вскинул глаза на фотографию старика с белой пушистой бородой и длинными пейсами: — Мой родитель. Искусный мастер. Лучший портной Украины! Невероятно! Ему, еврею, разрешили жить в Киеве. (Вознес руки.) Взгляни он на своих потомков — не дай бог! — перевернулся бы в гробу. Присаживайтесь, пожалуйста!..

Немца удивил накрытый стол: серебряный самовар с золотистым чайником, как рыцарь в шлеме, вел за собой «пешую свинью» — большой, треугольником пирог, начиненный сочным маком. Хозяин спешил в аптеку на дежурство. Он придвинул гостю мягкий стул и шепотком сообщил о дочке:

— Рахиль — гордость моя. У нее горе: умер сынок. Приехала забыться. Никуда не выходит. Ее сразу узнают, начнутся расспросы про семью, про Ленинград.

Рахиль вошла с дымящей папиросой. Знакомая фигура, в тех же ботинках со шнурками и старомодной юбке, только вместо заграничного плаща зеленая гимнастерка и военный ремень. Приветствуя профессора кивком головы, она взяла на себя роль хозяйки:

— Вы уж, пожалуйста, сами сахар-р-р…

Курт невольно сопоставил питание москвичей по скудным пайкам в 19-м году с богато сервированным столом:

— Госпожа Гершель, чем можно обилие продуктов объяснить?

— Нэп, нэп! — оживилась она и, продолжая курить, подала кусок пирога с маком. — Наша экономика заинтересована в иностранном капитале, торговле, концессиях.

— О! — обрадовался немец. — И надолго?

— Все решит предстоящий съезд партии: если победят сторонники расширения частного сектора, тогда надолго; если же у главного руля окажутся…

— Троцкисты?

— Нет, они уже за бортом! — Рахиль Борисовна, вероятно, переступила грань доверия и переменила тему: — Господин профессор, цель вашего приезда?

Ученый рассказал о работе над книгой «Немцы на Волхове» и коснулся философских успехов Калугина. Гершель предупредила:

— Я политик! Вам полезнее беседа с философом Кибером. А Калугин ведь историк…

— Пардон! — Немцу стало обидно за русского знатока Гегеля. — У него феноменальная способность в любой вещи диалектическую суть раскрыть…

— В любой вещи? — усомнилась Гершель.

— Да, мадам! — Он поднял чашку с чаем. — Оригинальный мыслитель! Его речь афоризмами изобилует. Например: «Человек без стратегии обречен на трагедию». Мудрая апофегма!

— Ваше мнение имеет особую ценность, — проговорила она задумчиво и, не прикасаясь к еде, снова закурила папиросу: — Вам, доктор философии, как говорится, и карты в руки. Культура мышления вне политики. Вы любите музыку?

— О да! Особенно Баха и Бетховена.

— У нас в доме все музыканты, — она пригласила интуриста на семейный концерт и не без умысла добавила: — Тогда вернемся к разговору о Калугине…

«Безусловно, заинтересовалась Калугиным, но с какой целью?» — озадачился он, сверяя часы…

— Хочу Путевой дворец видеть.

— Рядом! Сейчас покажу, — Рахиль провела Шарфа в соседнюю комнату, где над кроватью висел портрет Александра III, и открыла окно на Московскую улицу: — Через дорогу, вниз к Волхову…

Осматривая старинный каменный дом, предназначенный для Екатерины II, немец с удовольствием вспомнил отзыв Гретхен об императрице: «Культурнейшая женщина восемнадцатого века».

Но калугинская «наука» заставила Шарфа по-иному взглянуть на русскую царицу: с одной стороны, она материально поддерживала французских энциклопедистов, приглашала их в Россию, переписывалась с Вольтером, Дидро, а у последнего купила ценную библиотеку; но с другой — русского мыслителя Радищева приравняла к Пугачеву и сослала в Сибирь.

Шарф вспомнил портрет Александра III, висевший в доме Гершеля. И абсолютно уверился в том, что Гном, софист, полезен Шарфу в осуществлении секретной миссии. Надо выяснить масштаб влияния Зиновьева. Если его поддерживает только группка заговорщиков, то он, безусловно, не победит на предстоящем съезде, хотя его приход к власти предпочтительнее для Германии: он не станет дрожать за каждое дерево, а нам нужны большие лесные массивы. Шарф живой свидетель, как немецкая концессия «Мологалес» хищнически вырубала дачи, отведенные не только по договору, но и валила деревья самого лучшего качества. И все это при полном попустительстве новоявленного ландграфа Северо-Западной земли.

Жизнь полна сюрпризами: если Зиновьев победит — сделает экономический бум на концессиях. И тогда вполне реален приезд дочери Гершеля в Берлин. Не случайно она записала телефон и домашний адрес бывшего дипломата. Шарф окажет ей содействие во всем: он много лет сотрудничал с министерством внешней торговли. Его экономические обзоры России были лучшими.

Одно проблематично: чем продиктован ее интерес к Калугину? Зато таинственная особа перестала быть инкогнито: Рахиль не дочь Вейца. Вероятно, его наследница — Берегиня Яснопольская. Она по-прежнему в маске. И по-прежнему выжидает прибытия машин. А до финиша осталось пять дней.

Вблизи яхт-клуба философы поднялись на прибрежную горку, где белое здание с фронтоном и дорическими колоннами напомнило интуристу уголок античности. Здесь тихо, безлюдно, а перед глазами речная ширь в солнечно-малахитовых прожилках: немец не знал, что это время цветения ильменской воды.

— Господин Калугин, кто есть ваши учителя?

— Первый мой учитель — народ.

— Народ?! — изумился гегельянец. — Как это нужно понять?

Собеседник, действуя палочкой, указал на множество великих примет Великого Новгорода и подвел ученого к неизбежному выводу: «Великие дела невозможны без великого разума». Курт невольно заразился восторженностью экскурсовода.

А тот навел указку на огнезарный купол Софийского собора и напомнил, что София, по-гречески, — мудрость:

— Здесь над всем полыхает златой герб Мудрости. Здесь все преисполнено величием разума. Кто возводил эти стены? Кто создавал фрески, иконы? Кто прославил город на Волхове? (Перевел указку на Торговую сторону.) Люди торговой сметки. Кормчие обороны и штурма крепостей. Великие умы великой республики. Авторы уникально познавательных летописей. Пытливые мастера, хитрецы своего дела. И дерзкие зачинатели! Заметьте, с топором да мотыгой возвели на могучей реке плотину. И о чем только не мечтали! За одну ночь слетать на юг. Разом ослепить войско противника. Запустить каменный самоход против стремнины. Запрячь огонь и улететь в небо. Увидеть на стене смену цветных картин отдаленных событий. Умно? Пытливо? Есть чему поучиться? Нуте, друг мой?