Тамара Каленова (Заплавная) - Не хочу в рюкзак. Повести.

Ага, милая коломенская верста! Попался! Значит, и ты красишь слова и чувства, если точно знаешь, что любовь не бывает черного цвета? Значит, мы похожи»...

Платочек на сердце быстро высыхал. Лида начинала задыхаться и метаться на подушке.

Кто-нибудь из подруг вставал, на цыпочках подходил к ней, накрывал одеялом и распахивал окно настежь.

В комнате становилось очень холодно. Но никто не протестовал. В эту минуту коммуна заставляла думать всех об одном человеке. Даже если этот человек забывал о ней.

Маша получила первое письмо из Читы. От клоуна Вити.

«Гуд ивнинг, Мари! От осины листок оторвался. Ты думаешь, легче осине? Дрожит и дрожит, уж две ночи не спала. А тут еще вдруг захворала наш строгий администратор, от сердца и по тебе. В другом же — идет хорошо. Два первых концерта успешно; твой номер не занят пока, и долго он занят не будет. Слуга ваш покорный не пьет, а так, иногда, в воскресенье. На встречу надеемся все мы, а нет — так письмо шли скорей.

Оревуар. Виктор Петрович».

Дважды Маша перечитала его. Защемило сердце какой-то небывалой, старческой тоской. «Тете Симе плохо! Меня нет — и ей стало плохо. И Витя... Наверно, опять не выдержит, запьет, раз уж стихами начал писать...»

Маша задумалась.

«Мой номер! Тетя Сима, конечно, не отдаст его никому... Так и останется в программе пустота. Тетю Симу будут ругать, а она, упрямая, будет отстаивать эту пустоту, защищать...».

Вдруг с огромной силой захотелось еще раз, хоть один вечер, побыть среди своих. Выбежать навстречу залу и свету! Она бы теперь не боялась того момента, когда надо выбегать на арену. Что-то произошло в ней значительное. Может быть, разлука с цирком помогла увидеть его по-иному, серьезно?

Маша в задумчивости опустилась на стул. Потом вдруг вскочила, вытащила из-под кровати чемодан и торопливо принялась вышвыривать из него накопившиеся вещи. Словно решила собираться в дорогу.

За этим занятием и застал ее Измаил.

— Что, Маруся, порядок наводишь? — спросил он.

Маша выпрямилась, крышка чемодана захлопнулась, ударив по рукам.

— Больно? — заботливо спросил Измаил. Маша не ответила, боясь расплакаться, и протянула ему конверт.

Измаил стал читать. Постепенно морщины на лбу разгладились, и он заулыбался.

— Упражняется твой Витя, — с облегчением сказал он. — Ишь, стихами накатал!

Маша вдруг вспыхнула, выхватила письмо.

— Ничего ты не понял! — с обидой сказала она. — У них там плохо...

— Плохо? Выпивают по воскресеньям... Тетя Сима поправится... Я им напишу, чтоб не дергали тебя. Нашли незаменимую!

Измаил хотел обнять ее, но Маша уклонилась от его рук, глаза ее гордо засверкали:

— Да, незаменимая! Я — артистка, забыл об этом?

Измаил удивленно поднял брови. Что такое? Разве он обидел ее?

А она продолжала:

— Сам твердишь: на своем месте человек незаменим! А я? Я — на своем месте? Сижу дома, ничего не делаю. На репетиции не хожу. Кто я теперь? Из-за тебя бросила цирк... Живем на то, что тебе из дому присылают...

— Ну, хватит! — Измаил поднял обе руки. — Раз пошли упреки — дело дрянь. Я вижу, ты все продумала, даже наряды в дорогу собрала. — И он кивнул в сторону ярко-желтого платья, лежавшего на кровати.

Он снова стал прежним Измаилом — уверенным в себе, в своей силе. Взял рулон чертежей и направился к двери.

Маша поняла, что если он сейчас уйдет, потом будет в тысячу раз труднее.

— Майка... — сказала она, — не надо! Измаил остановился. Обернулся к ней. Лицо его выражало страдание. И одновременно — непреклонную решимость.

— Я скоро, — сказал он. — Отнесу чертеж Гришке и приду. Начнем говорить сначала...

И ушел.

...В тот вечер они помирились. Забыли все нехорошие слова, сказанные днем.

А на следующее утро Маша улетела в Читу, оставив на столе записку:

«Я тебя очень люблю, Майка. Посмотрю, как они без меня, и вернусь. Я скоро. Я только посмотрю и — вернусь.

Твоя Маша».

Где-то в больших городах появились первые разноцветные, окрашенные в горячие краски дома. Словно взрослые дети играли гигантскими кубиками.

Славке нравилось это. Он вздыхал над цветными репродукциями в строительных журналах. Он выписывал все новые рецепты, составы покрытий, приналег на английский, чтобы самому, без посторонней помощи, переводить сопроводительные статьи.

Постепенно — он и сам не заметил как — им всецело завладело одно чувство («идея» — как он сам называл теперешнее беспокойное состояние). Неутоленная жажда решиться на что-нибудь особенное, запоминающееся на всю жизнь, днем и ночью теперь тревожила его.

Это чувство, эта «идея» принадлежала только ему одному, он не хотел до поры до времени раскрывать ее, и в то же время не терпелось с кем-нибудь поговорить о ней.

Как-то вечером он попробовал «подъехать» к Клюеву. Они сидели в комнате Кирилла Георгиевича, потягивали «магаданский» — усиленной крепости чай, играли в шахматы.

Славка начал издалека:

— Вот вы были на фронте, Кирилл Георгиевич...

— Был. Это ты тонко подметил... — сказал Клюев, занятый проблемой фланга Славкиных белых.

— Меня давно интересовало, как вам удавалось строить? — продолжал Славка.

— Строить? — удивленно переспросил Клюев.

— Ну да! Ведь сама природа войны признает только раз-ру-ше-ние!

— Эк, завернул: «природа»! Я строил, чтобы разрушать дальше, — посмеиваясь, сказал Кирилл Георгиевич.

— Я не о том! Я — о психологии. Неужели вас не охватывало чувство безграничного возмущения и мести?

— Все было, — спокойно ответил Клюев. — Я и строил. Мосты, переправы, хлебопекарни...

— Хлебопекарни... — повторил Славка. — Наверно, в этом есть смысл... — И, резко переходя от военной темы: — Кирилл Георгиевич, скажите честно, вам никогда не хотелось кинуться очертя голову в неизвестность, сделать что-то по-своему?

Клюев испытующе поглядел на Славку.

— Постой, постой! Давай по порядку. Очертя голову? Нет, никогда не хотелось. Неизвестность — это, брат, почти немыслимая штука в наше время, всегда об этой «неизвестности» хоть что-нибудь да известно!

— Нет, я серьезно!

— И я серьезно. Ты бы лучше на конкретном примере. У меня с фантазией туговато.

Славке показалось, что глаза Клюева хитровато блеснули: ну-ка, мол, выкладывай, что задумал!

— Да вот. Один мой товарищ... придумал интересную вещь.

— Гришка, что ли? Или Измаил? — уточнил Клюев.

— Не-е... — Славка смутился, он совсем забыл, что Клюев хорошо знает всех его друзей. — Это другой!

— Ах, новый появился! Ну, ну! Так о какой вещи идет речь? — с еле заметной иронией спросил Клюев. И посмотрел на Славку долгим, внимательным взглядом. Таким, наверное, мог бы стать его сын, если б он родился. Но родильный дом, куда Клюев ночью отвез жену, разбомбили на рассвете.