Борис Рахманин - Ворчливая моя совесть

По лицу начальника НРЭ пробежала тень.

— Лепехин? Давайте…

— Бронников? — тут же раздался далекий и вместе с тем находящийся как бы совсем рядом, запертый в металлическом ящике рации голос. — Николай!

— Здравствуйте, Эдуард Илларионович, — вежливо произнес Бронников. — Слушаю!

— Что там у тебя с транспортниками? — сразу взял быка за рога голос в ящике.

— Отвечаю. До сих пор не решено, кому лежневкой заниматься — автохозяйству или нам. Руку на пульсе этого дела мы держим, но…

Голос в ящике потрескивал, рвался на части, вновь соединялся в целое, замирал, усиливался, но Бронников все понимал, слышал.

Кивал головой, недоуменно поднимал иногда брови, не соглашаясь, но и не считая необходимым вступать в пререкания.

— Почему же ты в таком случае по периметру восточного района вглубь лезешь? — смеялся прячущийся в ящике человечек. — На Сто семнадцатой, например, давно уже газ объявился, думаешь, не знаю? Почему перфорацию не произвели? У тебя на Сто семнадцатой вообще чудеса… Юноша упал. Теперь — это… Слушай, Бронников, кое у кого тут начинает возникать мнение… Э-э-э…

— Да-да! Слушаю!

— Коля, — проникновенно произнес Эдуард Илларионович, — я нашу старую дружбу не забыл, учти. И я тебя по-дружески предупреждаю.

— Спасибо.

— Ты, как видно, неисправимый разведчик, Бронников, и… И не мешает ли это тебе охватывать проблему во всей ее масштабности?..

— Смотря какую проблему, Эдуард Илларионович.

— Мы, Бронников, оба в принципе люди маленькие, но на разных этажах. Я выше. И я не шучу. М-да… Ну так вот… Брось-ка ты чикаться с этой Сто семнадцатой, подними инструмент, вернись на тысячу метров и срочно дай газовый фонтан. Хоть с небольшим дебитом. Мне фонтан нужен, понимаешь? Позарез!

— Это невозможно! Это… Газопроявления, Эдуард Илларионович, ни о чем не говорят. Я уверен — карман, флюиды. Нужно пробиваться… Я ведь докладывал — к ловушкам разломных зон, к рифам коралловым, образно говоря. Я…

— Меня не интересуют твои романтические гипотезы, Бронников! Мне фонтан нужен! Хотя бы фонтанчик! Один человек в центр летит, понимаешь? Не с пустыми же руками! Понимаешь?

— Нет.

Пауза.

— Мда-а… Ну, за то, что юноша упал, ты уже свое получил. Что еще? Ах, да! Не забыть бы. Есть сигналы — правда, анонимные… Грубоват ты стал. Кричишь на трудящихся. Даже… Э-э… Посылаешь иногда. Учти!

— Учту. У вас все?

В железном, мигающем лампочками ящике рации послышалось прерывистое попискивание. Смех?

— Что вы сказали?

— Пойми, Бронников, — добродушно произнес из ящика Лепехин, — дело в конце концов даже не в Сто семнадцатой, не в фонтанчике, который, видишь ли, сегодня позарез нужен. Это пустяк. Я сейчас свяжусь с остальными экспедициями — найдем. Дело в другом, Коля. Сработаемся ли мы с тобой? Способен ли ты в принципе воспринимать… Завтра, послезавтра…

А Лазарев прикипел взглядом к черному флажку на карте, к своей Сто семнадцатой. Даже глаза повлажнели от напряжения, налились слезой, а отвести их он не в силах. Уставился на карту, на флажок, а видит… Плоское блюдо тундры с блюдцами закованных в лед мелких озер… Ажурная вышка буровой… Вокруг бригадирской б о ч к и сгрудились разнокалиберные вагончики… Чуть в стороне, на помосте, — емкость с соляркой, еще дальше — обшитая толем, спиной к зрителям — будка уборной. По брошенным в размятую топь бревнам, балансируя для равновесия раскинутыми руками, бегут помбуры. В подбитых ватой шлемах, в резиновых сапогах с подвернутыми голенищами. На ступеньках вагончика-столовой сидит Зоя, чистит картошку. Рядом с ней, уткнув голову в лапы, внимательно следит за процессом чистки собака. Шарик, кажется.

Лазарев вспомнил, что помбур Гогуа просил его заглянуть на почту, узнать, нет ли ему письма из Совета Министров. Дело в том, что с того времени, как он сам отослал письмо в Совет Министров, прошло уже около двух месяцев. Лазареву были известны подсчеты Гогуа: неделю туда шло письмо. Пока прочли, пока проверка-шмоверка, пока подумали-посоветовались, пока решение приняли, пока у машинистки ответ полежал, пока на подпись его послали — полтора месяца прошло. Больше нельзя, это уже бюрократизм будет, невнимание. Ну, и сюда, в Ямало-Ненецкий национальный округ, с недельку письмо будет идти. Значит, вот-вот оно прийти должно. «На почту зайти надо, — решил Лазарев. — Отдать мне письмо не отдадут, если пришло, но хоть обрадую парня. Он тем же вертолетом в поселок отправится, вахта его кончилась нынче ночью, и получит свое долгожданное письмо». Да, отработала вахта фомичевская. Сам Фомичев, два практиканта из Салехарда — Гудим и Шишкин, Гогуа, Заикин… Лазарев смотрел на карту, как на экран телевизора, словно кино смотрел, в котором главные роли играл личный состав его бригады…

— Что, Лазарев? — прервал его размышления начальник НРЭ. — Не так что-то? Ну, говори, говори! — Он потирал лоб, прогоняя похожую на чайку морщинку, весь еще своим переполнен был, не остыла еще рация.

На Лазарева волна словно нашла внезапно. Отчаяние какое-то. Все прахом…

— Снимай меня, Николай Иванович! Слышишь, снимай! Я… — он задохнулся. Понимал, насколько жалок его вопль, как это не к лицу ему. Э, да что уж тут… Все прахом!

В приемной послышался звонок. Дверь в кабинет открылась, вошла секретарша. Из ноздрей ее еще слабо струился сигаретный дым, только за мгновение до этого сделала затяжку. Выражение лица подчеркнуто равнодушное, словно из другой организации она была, словно не здесь работает. «Наверно, Бронников на сигнал нажал, — понял Лазарев, — с чего бы иначе она вошла и уставилась вот этак, ожидающе. Странно, зачем он решил меня перебить? Гм… Ох уж этот Бронников. Бес!»

— Разыщите Бондаря, — сухо приказал Бронников. — Как придет — пусть заходит. Ушла эта… С ребенком? — быстро взглянул в блокнот. — Капелюх?

— Нет, но из приемной я ее выпихнула. В коридоре вас подстерегает.

Он взглянул на часы.

— Всерьез, значит, это у нее? Ну-ну, пусть ждет. — И снова: — Бондаря мне.

Зазвонил телефон.

— Бондарь? Легок на помине. Что-что? На Сто семнадцатой? — Бронников рассмеялся. — Всем нынче Сто семнадцатая далась. Икается там, наверно. Зайдешь? Через пять минут? Жду!

Секретарша вышла. Бронников снова впился в бурмастера маленькими светлыми глазами. «Как он видит ими? — мелькнула у Лазарева странная мысль. Светлые глаза казались незрячими. — Через пять минут, — прикинул Лазарев, — явится Бондарь. Партбюро рядом. Значит, Бронников как бы предупреждает — без эмоций, по делу. Не дает, значит, разрешения раскучерявиться, в жилет поплакать». Лазарев яростно сжал зубы. Почувствовал, как заходили под ушами неповоротливые желваки. И у Бронникова то же самое. Интересно… Ишь ты! Лазарев увял, усмехнулся. Взглянул в светлые, как бы незрячие глаза начальника НРЭ, ожидая, что и тот усмехнется. Нет, не усмехается. Закаменели крутые, подпирающие маленькие глаза скулы.