Борис Рахманин - Ворчливая моя совесть

Он снова ощутил беспокойство. «Черт, несколько бесцеремонно я с ним… Если догадается, что для отвода глаз я эту командировку придумал… Горяч парень, может удила закусить. Кажется, правильно возражал Бондарь. Ну, да авось не догадается Фомичев, авось обойдется…»

Ревели двигатели. Вглядываясь в плоское пространство тундры, вместе с Жорой напрягаясь в трудных местах, сжимая зубы, кулаки, бровями дергая — словно мог таким образом помочь водителю, — Бронников снова вспоминал ту давнюю зиму. Когда заблудился… Дважды на одном и том же месте заблудился. Там, где сейчас Базовый.

…Явился он тогда в лесхоз, вытащил из постели председателя сельсовета. «Расписывай!» — «А невеста где?» — «Невеста в надежном месте, друг. Не тащить же ее сюда по такому-то морозу!» Расписал председатель. Выдал документ. «Свидетельство о вступлении в брак». И двинулся назад Бронников. Снова ночь, снова метель. Километры, километры… «А вдруг опять, — думал он со страхом, — вдруг опять этот оазис? Даже не войду, мимо, кругом, крюк сделаю…» Но на этот раз оазис на пути его не возник. А может, и не было его вовсе? Мираж? Сон? Но брусника, кисло-сладкий, освежающий вкус ее… Куропатка с обгоревшими на костре перьями… Он очень устал, вымотался. Засыпал на ходу. Хорошо, что на деревья наталкивался, просыпался. И вот… Закружило его. В какую сторону течет река? И вдруг — выстрел. Еще… Справа. А потом он огонь увидел. Яркий огонек в метельной черноте ночи. А вот и люди бегут навстречу. Бондарь… С ружьем. Это он стрелял. «Где Алена?» — «На вышке! Огонь держит!» Взлетел он наверх — откуда только силы еще нашлись? — кричит: «Ты что? Зачем? Сорок три метра! Сердце!..» А она и плачет, и смеется. «Дурачок, — повторяет, — дурачок…» Тогда и он засмеялся. А кажется, и заплакал одновременно. «Смотри, что я тебе принес!» — и «Свидетельство» показывает. «Подожди, — обещает, — потерпи, здесь, в этих снегах, я устрою для тебя сад! Оазис! Не только елки да сосны, не только морошка… Самшит будет расти, амбра, платан!.. И это, как его? — гинкго! С листиками словно веер! Обязательно!» — «Дурачок, зачем же нам гинкго? Куда полезнее свежие огурцы!..»

Взревывал, надсадно хрипел «КрАЗ». Со скрежетом, неохотно включались скорости.

— Шофер ты хороший, классный, — сказал Бронников, — да бить тебя, Капелюх, некому. Что ваше транспортное руководство делает, почему не воспитывает вас?

— Нас много, — с философской краткостью ответил Жора, — а оно одно!

Тундра… Тундра… Плоская, редкие деревца. Где ж тот оазис, черт его побери? Он есть, есть, но — вывернутый наизнанку — невидим, не дается… Что ж, и поселок Базовый — оазис. Даже Подбаза… Каждая буровая — оазис маленький. Пока что и такие оазисы сойдут. Но когда-нибудь…

— Я бы тебя быстро в сознание привел, — вздохнул Бронников. — Или выгнал бы. Иди куда знаешь!

— Была бы шея — хомут найдется, — философски изрек Жора. — На свои руки найдем муки!

Долгое молчание.

— Хомут… Муки… — вздохнул Бронников. — Не видишь смысла своего труда? Ты же день завтрашний создаешь, Капелюх! Кровеносную систему будущего мира! Мозг его! Мускулы его!.. За год — жилочку, нервную клетку — за пятилетку!

Вскинув голову, Капелюх захохотал. Разговор ему нравился.

— У тебя мечта есть? — спросил Бронников. — Только всерьез.

— Всерьез? Была… Я, понимаете, бедным являлся долго. Без отца-матери, у тетки вырос. Штаны на голое тело носил. Носки разного цвета. А теперь… Все есть! Два чемодана дома стоят под койкой. Пыльные. Я на них для Полины, чтоб перевоспитать ее, слова пальцем пишу. Одно слово женское, другое наше — мужское. Костик-то читать еще не может, не выучился, поэтому смело пишу. Ну, так вот… Была у меня мечта — явиться к тетке, в Усмань, на такси к дому ее подкатить, и чтоб шофер — я бы с ним заранее сговорился, за червонец, — чтоб он два чемодана за мной тащил. А слова те чтоб так на чемоданах и были.

— Ну и что же?

— Слишком долго мечтал. Наскучило. Надо какую-нибудь другую мечту искать, — и он со скрежетом переключил скорость.

Помолчали.

— Вспомнишь мои слова, — произнес Бронников. — Когда-то… Только об этих годах и станешь вспоминать. Вот о «КрАЗе» об этом, о работе нашей… Звездное время!

— А я знаю, — кивнул Жора.

Самоходная баржа «Маленький Ташкент» оправдывала свое название. Железная печурка в крохотном двухместном кубрике раскалилась докрасна. Выбивала дробь подпрыгивающая на ведерном чайнике крышка. Бондарь — в одной майке, — сначала наслаждавшийся щедрой жарой, вскоре ошалел от нее, распахнул тяжелую стальную дверь. Стало полегче, и он снова засел за бумаги, подбирался уже к концу красной бронниковской папки, но возвращался порой к началу, к отчеркнутым карандашом цифрам, фактам, кивая, словно увидел в толпе знакомое лицо. На самом дне папки лежал конверт, а в нем… фотографии. Бондарь ахнул. Он узнал среди них ту самую, подаренную когда-то Гловачеком. Нынешние и древние русла заполярной реки, запечатленные из иллюминатора космического корабля. Разломы… Но вся фотография была испещрена нанесенными на ней звездочками с номерами, покрыта сеткой дорог-лежневок, вертолетных рейсов, маршрутов геологов-разведчиков. А что же другие фотографии? Зачем они? «Структурный шов Инда», — было написано на обороте одной из фотографий. «Разлом Бахадор в Сахаре», — значилось на другой. «Таласо-Ферганский разлом». «Мангышлак». «Предкавказье». «Пурский разлом»…

«Значит… Значит, Бронников зря времени не терял, — с изумлением думал Бондарь, — не напрасно прошли для него эти два года. Он не только расшифровал подаренный ему Гловачеком снимок, но и продолжил свои исследования. Он сравнивает характеры разломов, ищет закономерности…» У Бондаря пересохли губы. «Ну конечно, — взволнованно думал он, — в пределах разломов жесткая кора разбита трещинами. А это предпосылка для образования всякого рода ловушек, в которых создаются благоприятные условия накопления нефти и газа… Антиклинали, стратиграфические складки… Кораллы! — вспомнил он. — Почему нет? Даже коралловые рифы первобытного океана — и те… И они, жившие сотни миллионов лет назад, стали, может быть, ловушкой нефти, каменной губкой, впитавшей для нас… Для нас… — Бондарь с необыкновенной отчетливостью представил себе взаимосвязь рифов — так трудно вообразимых, предполагаемых — с разломами. Ведь коралловые полипы могут жить лишь на определенной глубине, не выше, не ниже. Но риф все время растет, вместо крохотных существ, закончивших свою жизнь, появляются другие, неутомимо сооружающие новые побеги известковых трубочек. Как же им быть? Как же сохранить им необходимое условие жизни? И коралловые полипы селятся там, где дно океана постоянно прогибается, опускается, уравновешивая тем самым рост рифа. А прогибается оно чаще всего в зонах разломов. Так вот что постиг за эти годы Бронников! Он стал мыслить, воображать, позволил себе фантазировать… И Бондарь шел сейчас по следу его мысли, по следу его фантазий. Нет, это не фантазии, нет! Опять всмотрелся в снимок. Обобщение, формула почти… Нет, не почти, а именно формула. Но, помноженная на сетку дорог и пеших маршрутов, на звездочки буровых, эта формула приобретала реальность, жизненность. Как это удивительно, как просто: кто-то взглянул на планету — не на географическую карту! — оттуда, из космоса, — один лишь взгляд, но он равен подвигу. Взгляд, охвативший сотни и сотни километров. А кто-то сам — ножками, ножками! — ну, и на вездеходах, само собой! — все эти гиблые километры осилил. Обычная, рядовая работа. Геолог в так называемом поле.