Борис Рахманин - Ворчливая моя совесть

Колобов не отвечал, не глядел даже.

— Пианистом! — хихикнул щербатый. — Он на пианино мечтал! Глаза утром продрать — и в красный уголок, на пианино стукать!

— Помолчите, — повернул к нему голову лейтенант. И снова к Колобову: — А работал кем? — на «ты». К щербатому на «вы», а к Колобову на «ты».

— Да разнорабочий он! — засмеялся щербатый. — Мы все разнорабочие!

— Помолчи, говорят! — повернулся к нему и Колпаков. В нем на секунду снова проявилась привычка унимать. «По шее ему дать, что ли, щербатому? Мешает допросу… Странно как-то допрашивает, — мелькнула у него мысль, — не «кем мечтаешь?», а «кем мечтал?». В прошедшем времени. Будто помер парень…»

— Значит, разнорабочим? — рассматривая нож, спросил лейтенант. — Так… Ну, а кем же все-таки мечтал стать? Коль идею такую выдвинул, насчет магнитофона…

— Крановщиком, — внезапно произнесла сидевшая в дальнем углу девушка, Зоя, — крановщиком! Он…

Вскинув голову, едва с места не вскочив, Колобов глянул на нее с такой яростью, что она запнулась. Все дружно засмеялись. Даже лейтенант. Даже Колпаков усмехнулся. «Так вот, значит, зачем он магнитофон свой изобретал, чтоб в крановщики выйти…»

— Кстати, — повернулся лейтенант к Колпакову, — нож вы доставили — хвалю, а где же…

— В том-то и смех! — вскричал щербатый. — Нет у него магнитофона, не наработал еще! Он теоретически!..

…Колобов наблюдал. Он прокрался на галерею, оттуда весь ресторанный зал как на ладони, и с удивлением, с недоверием наблюдал. С ходу, надо сказать, включился Колпаков в дело. Колобов даже момента пересменки толком не уловил. Не совсем догадался, иначе говоря, что пересменка это. Встретился Колпаков посреди зала с каким-то долговязым в такой же, как у него, спецодежде, — кивнули друг другу, и готово. Уже Колпаков орудует. Бежит уже с подносом, уставленным бутылками, тарелками. А поднос косо на ладони лежит, как самолет на вираже, но ничего с него, с подноса, не падает, на скорости потому что. За бархатную портьеру, в отдельный кабинет, Колпаков забежал, и сразу оттуда обрадованные голоса, а потом и взрыв смеха. Значит, пошутил Колпаков. Ишь… И шутить, значит, настропалился?

Странное чувство охватило Колобова. Не то зависть, не то досада. Ишь, ишь какую работенку себе выискал Колпаков. Всегда в солидных числился, в самостоятельных. И не подгадил. Ишь…

Молодая пара — у обоих волосы до плеч висят, но у нее более золотистые, нежные, — появившись на пороге ресторанного зала, смущенно оглядывалась по сторонам, не решаясь пройти в глубину, чуть ли не тягу собираясь дать. Это уж так. Колобову, например, тоже как-то не по себе обычно, когда вот так же в ресторан входит. Позже, когда поддашь чуть, даже смешно: чего стеснялся? Это в нас бедность наша прошлая проявляется, наверно.

И Колпаков молодых заметил. Другие официанты и бровью не повели. Несутся мимо столов так, что пар от тарелок на подносах назад летит, будто из трубы паровозной. А Колпаков заметил. Притормозил.

— Сюда, молодые люди! Сюда, под пальму! Устраивает вас под пальмой? Что? Табличка «Занято!» на столе? Правильно, занято! Для вас занял!

Осчастливил — и к фонтану. Там, судя по тому, что не по-русски говорят, иностранцы закусывают. Залопотали что-то, заулыбались. А зубы у всех белые-белые, ровнехонькие. Хоть и не в малых уже годах все. Из фарфора, должно быть, зубы. Не может быть, чтобы свои зубы, настоящие, такими одинаковыми были, как у сестер и братьев родных. Нет… Просто в одной аптеке, видать, брали. Колпаков сразу во всех претензиях разобрался. Супу пообещал принести нежирного, а мяса недожаренного, чтоб с кровью. И даже по-ихнему пару слов брякнул. Веру, мол, уел! Или что-то сходное. Будет, мол, вам что хочете! Уж кому-кому…

«Ну, Колпаков, ну, змей! Шусте-о-ор!.. — качал головой Колобов, покинув ресторан и вышагивая по улице. Даже свежий влажноватый дух только что закончившегося на скверике сенокоса не смог по-настоящему отвлечь его от размышлений о Колпакове. — А я его, значит, на поджарку приглашал! Поджаркой его, понимаешь, прельстить думал, на кран его поднять посулил. Да на что ему мой кран? Вон он как! Влюбленных под пальмами рассаживает. С иностранными персонами на непонятном языке выражается. Тузы, понимаешь, за бархатной портьерой шутке его рады. Эх, было бы время, спустился бы с галереи, уселся бы… Ну-ка, попрошу вас, Кузьма, как там тебя по батюшке? Не хуже бы обслужил, чем тех, кто за портьерой ворочался. Может, получше даже, чем белозубых, жаждущих крови зарубежных гостей. О влюбленных и говорить нечего. Местечко дали — они и рады. Хоть и не корми их…» Взглянув на часы и решив, что несколько минут в запасе у него еще есть, Колобов заскочил в магазин «Обувь». И не зря. Примерил ярко-красные импортные полуботинки — хороши. Оплатил в кассе стоимость, а старые бросил в урну. «Так-то, — подумал он, довольно поглядывая на обновку, — а то хожу, понимаешь, в растоптанных каких-то. Колпаков-то вон в каких на работу прибыл, с пряжками. Как два портфеля на ногах! Да запасные к тому же в шкафчике хранит, остроносые, беговые. Кузьма, надо признать, всегда прилично одевался. От итээровцев перенял, с которыми в одной комнате жил. Рубашки сдавал в срочную стирку, несминаемую складку на брюках заказал. Он и на суде очень солидно выглядел. Когда свидетельское показание давал, все судьи одобрительно ему кивали. «Я так считаю, — внятно произнес в тот день Колпаков, — культура в общежитии у нас низкая. Красный уголок — в подвале. Танцуешь и опасаешься, как бы потолок головой не задеть. И вот результаты, — показал он на Колобова, — живой пример…» Если бы не Колпаков… Кто знает, сколько влепили бы тогда Колобову горячих за размахивание кухонным ножом. И Зоя в зале суда была. Колобов ее видел. Лицо белое… Самое белое во всем зале. Видно, не поевши пришла. Хорошо, что она в свидетели не записалась. Еще подумали бы что-нибудь. А они и знакомы-то толком не были. В тот вечер и познакомились. Сама подошла. «Молодой человек, извините… Вы Саша? Да? У меня к вам большая просьба. Это правда, что у вас… Что вы…»

Колобов вошел на территорию стройплощадки. Огляделся. Новехонькие, панелька к панельке, стены, но на балконах кое-где уже завивалась зелень, малокалиберное бельишко сушилось. Хорошо! А второй корпус только-только поднимался. Еще просматривался котлован с массивными бетонными тумбами фундамента. «Панельки нужны, панельки! А везут их в час по чайной ложечке. Тянутся, тянутся…» Перешагивая через связки арматуры, доски, бумажные мешки с цементом, Колобов пробрался к крану, задрав голову, с минуту вглядывался туда, где неподвижно темнела его кабина, словно в лицо чье-то вглядывался, похлопал по теплому металлу портала, вздохнул. Еще раз вздохнул и врубил питание. Загудело, запульсировало что-то по всему крану. С улыбкой прислушиваясь к тому, как задвигалась по очнувшимся от сна конструкциям энергия, Колобов полез к себе. В новых полуботинках с плохо гнущейся толстой подошвой он потратил на это больше времени, чем обычно. Дверца кабины была заперта. «Вот чудак! — ища в карманах ключ, подумал Колобов о сменщике. — От кого запирается? Кому сюда лезть вздумается? И хоть бы через раз меня дожидался! Ну да шут с ним», — мысленно простил Колобов сменщика, вспомнив, что тот с дочкой зашивается, из детсадика ее должен забирать, а то с воспитательницей скандал. В ворота стройки медленно, чтобы не задеть забор, втягивался «КрАЗ» с новыми панелями. Колобов оживился, потер руки.