Александр Беляев - Том 3. Человек-амфибия

Он целыми днями валялся на кровати, покуривал трубочку. Однажды Волков указал корейцу, что он своим курением портит воздух. Цзи Цзы ничего не сказал, надел водолазную маску и отправился на берег. Что он там делал, было неизвестно. Вероятно, в хорошие дни валялся на берегу. Но к обеду он являлся аккуратно.

– Здравствуй, Пунь, чего ты нам сегодня наворотила? – обратился Ванюшка к поварихе, заглядывая в горшки и сковороды. Морская капуста, соус, вероятно, тоже из водорослей, трепанги, иваси, еще какой-то пряно пахнущий неведомыми травами соус…

– Халасе наваратила! – весело ответила Пунь, потряхивая сковородку.

– Щец бы! – вздохнул Ванюшка, но Пунь не поняла его и начала в чем-то оправдываться.

Она вдруг быстро-быстро заговорила по-корейски, и ее тоненький голосок раздавался, как птичье щебетанье.

– Ладно уж! – покровительственно ответил Ванюшка и прошел в библиотеку. Стены этой комнаты были заставлены книжными шкафами. За круглым столом сидел Конобеев, наклонившись над иллюстрированным журналом.

– Мастодонт, читающий последние политические известия! – рассмеялся Ванюшка, увидав старика за таким «неподходящим» занятием. Действительно, со своим громоздким телом, огромной бородой, руками, которые были способны задушить акулу, но не обращаться с книгой, он как-то не подходил к этой обстановке.

– Гляди, однако, – сказал Конобеев, с невероятными усилиями переворачивая корнеобразными несгибающимися пальцами страницу журнала.

– Краб лучше тебя листы ворочал бы. Чего смотреть-то, однако? – спросил Ванюшка.

Конобеев показал на снимок летящего аэроплана.

– Летают, однако!

– Ну и что же? – спросил Ванюшка, не поняв, что Конобеев в душе продолжает спорить со своей старухой, отстаивая право жить под водой. И, не ожидая объяснений Макара Ивановича, Ванюшка прошел в машинное отделение.

Там пахло особенно – «электричеством», как шутя говорил Ванюшка.

– Здравствуй, Гузик! Сегодня мы с тобой еще не видались! – весело крикнул Топорков молодому человеку, сидевшему спиной к нему на корточках около электрической машины.

– Вот тебе и два с половиной диэлектрическая постоянная эбонита! – ответил Гузик.

– Заговариваешься, братишка?

– А, это ты, Ваня? Здравствуй! – Гузик поднялся, отряхнулся и повернулся к Ванюшке лицом. Густые каштановые, немного вьющиеся волосы над высоким лбом и большие, очень прозрачные светло-серые глаза, всегда задумчивые, смотрящие куда-то вдаль, как бы пронизывающие вещественные предметы, – «рентгеновские», как выразился однажды Волков. Эти глаза невольно обращали на себя внимание.

Молодой инженер-электрик, ученый изобретатель Микола Гузик был прост, как ребенок, и феноменально рассеян. Но эта рассеянность относилась лишь к внешнему миру и внешним вещам, и происходила она оттого, что Гузик умел так глубоко внутренне сосредоточиваться, что забывал обо всем окружающем.

– Идем обедать, что ли! – сказал Ванюшка.

– Да, да… – ответил Гузик и, переведя взгляд прозрачных глаз с неведомых мировых высот на динамо, опять уселся на корточки и начал возиться у машины.

– Микола-чудотворец! – закричал вдруг Ванюшка и начал трясти Гузика за плечи. – Довольно! Айда в столовую! – И он потащил своего ученого друга. – Макар Иваныч, обедать! – крикнул он мимоходом Конобееву.

В столовой уже сидел Волков. Пунь подавала на стол. К общему удивлению, Цзи Цзы не пожаловал к обеду.

– Где Кые Ца? – спросил Волков Пунь.

– Цолт зял (черт взял), – ответила она. – И пусть!

Гузик мог не есть целыми днями. Но, усевшись за стол и глубоко задумавшись, он ухитрялся незаметно для себя съедать и больше, чем надо. Однажды он один съел большую сковороду печенки, приготовленной для всех. Теперь молодой изобретатель принялся за соус, сделанный из морской капусты, и поглощал его с большим аппетитом, пронизывая Конобеева невидящим взглядом.

– А ну-ка, дай попробовать! – сказал Ванюшка, пододвигая к себе соусник и накладывая на тарелку.

Соус был очень вкусный и питательный, но Ванюшка недовольно повел носом.

– Не то! – сказал он, вздохнув.

– Непривычка, и больше ничего, – возразил Волков, – морская капуста вкуснее земной и гораздо питательнее. Когда ты привыкнешь, то не захочешь другой. И я уверен, что морская капуста скоро будет таким же необходимым блюдом за каждым столом, как картошка. Ведь картофель вначале тоже не хотели и даже боялись есть. Саранча, муравьи, ласточкины гнезда кажутся тебе омерзительными, а между тем у многих племен кушанья эти являются самым лакомым блюдом.

Ванюшка даже кулаком ударил себя по груди.

– Семен Алексеевич! Чувствую, понимаю! Если бы не понимал, то и на дно бы не полез. Ради чего я полез? Ради этой самой морской капусты полез. Но только, Семен Алексеевич, не привык я еще. Вот Марфа Захаровна недавно угощала нас щами. Натуральными. Ах, невозможно забыть, Семен Алексеевич! Красота! – И вдруг, хлопнув Конобеева по спине, Ванюшка воскликнул: – Макар Иваныч, помнишь? Нет, как хочешь, а Марфу Захаровну мы сюда доставим. Если под водой у нас щами запахнет, совсем другой океан будет. Красота! Только как, Макар Иваныч? На какой бы крючок, на какую приманку нам эту рыбку поймать – Марфу Захаровну, то есть?

Конобеев вздохнул и даже ложку отложил в сторону.

– Не сделано еще такого крючка, на который можно было бы таких самостоятельных старух ловить, – отвечал он. – Греха боится, по глупости бабской. Староверка она у меня.

– А ты тоже старовер? – спросил Ванюшка.

– Был, да весь вышел, однако! – ответил Конобеев. – Темность.

Макар Иванович о чем-то глубоко задумался, потом, не окончив обеда, поднялся из-за стола и вышел.

– Скучает! – тихо сказал Ванюшка, кивнув вслед Ко-нобееву. – Эх ты, крученье-мученье с этим полом, с длинным подолом.

А Конобеев прошел в свою комнату, хмурый, озабоченный. Его густые брови, усы и борода топорщились и беспрерывно шевелились. Он надел водолазный костюм. Старику хотелось на берег, но на глаза Марфе Захаровне он не решался показываться. И он отправился далеко на юг, на разведки. Эти разведки Конобеев очень любил. Потом он докладывал обо всем виденном под водой Волкову: где какая почва, где растут водоросли, где они не растут, но расти могут.

Конобеев пробродил целый день, вернулся поздно ночью, улегся на полу – он не любил спать на кровати – и начал так ворочаться и вздыхать, что разбудил Гузика.

– Чего вы ворочаетесь, Макар Иванович? – спросил его Микола.

– К непогоде. Тайфун будет, – отвечал Конобеев. – Всегда чую!

Но не одно приближение тайфуна заставило его ворочаться и вздыхать по-слоновьи. Ему было жалко старуху, Марфу Захаровну, которая в эту ночь ворочается одна в китайской фанзе под елью. Ель шумит, дверь скрипит, собака лает, а она одна…