Александр Беляев - Том 8. Рассказы

Лайль был дома.

Марамбалль приготовился к быстрым действиям. Перед тем как позвонить, он вынул папку и заложил руку с нею за спину. Как только Лайль открыл дверь, Марамбалль, повернувшись, направился к кровати, отвернул матрац и сунул туда свое сокровище. Все это было сделано с таким расчетом, чтобы Лайль не заметил подкинутого дела, когда сцена появления Марамбалля проявится. «Под матрацем папка может пролежать благополучно несколько дней. А когда все уляжется, я таким же манером извлеку ее оттуда», – думал Марамбалль.

Засунув папку, он уселся на край кровати.

– Уф, ужасно устал! – сказал Марамбалль, прислоняясь к спинке кровати.

– Да вы куда уселись? – услышал он голос Лайля. – На кровать? Садитесь вот сюда, на кресло.

– Благодарю вас, дайте отдышаться. Я предпочитаю садиться на кровать. Эти кресла теперь предательская штука. Никогда не знаешь, стоят они на месте или нет. Я уже не раз падал, садясь в воображаемое кресло. А кровать всегда стоит на одном месте. Кровать надежная штука, – любовно похлопал Марамбалль по тому месту, где лежала заветная папка.

Где-то на башенных часах пробило полночь.

Лайль выжидательно молчал.

Надо было придумать повод неожиданного визита.

– Я так взволнован, что не мог сидеть дома, – сказал Марамбалль, – и пришел к вам поделиться своими опасениями. Сейчас я был в астрономическом обществе. Один астроном делал доклад. Он предсказывает, что скорость света замедлится еще больше. Свет будет проходить один метр в двенадцать часов три секунды! Представляете себе, что это будет? Всю ночь по улицам и в учреждениях будут бесшумно толкаться дневные тени, а днем Берлин будет казаться пустыней… Электричество надо будет зажигать рано утром, чтобы оно горело вечером, а гасить днем. Представьте, что будет делаться в рейхстаге по ночам! Освещенный зал, и призраки политических деятелей, вершащих судьбы миллионов… Нам, корреспондентам, днем придется слушать, а ночами снимать эти призраки. Или, скажем, банк. Как вы получите деньги, если кассир увидит вас и ваши документы только через несколько часов? И как убедиться, что вы получили действительно деньги, а не старые номера «Берлинер тагеблатт»? А промышленность? Она приостановится совершенно. Мы как бы ослепнем. Весь мир ослепнет. Это будет катастрофа, гибель, конец, смерть…

Марамбалль так увлекся, что сам себя напугал этими страшными картинами. Но, повернувшись на кровати, он вспомнил о драгоценной папке и, чтобы еще больше отвлечь внимание Лайля от настоящего, патетически закончил:

– Как ничтожны кажутся при свете – вернее говоря, при умирающем свете – все «великие» дела, хитроумные дипломатические соглашения и тайные договоры! Прах! Тлен!

Лайль, как истый англичанин, выслушал спокойно, не прерывая своего гостя. Только клубы дыма неразлучной трубки как будто стали гуще.

– Какой астроном говорил это? – спросил Лайль.

– Да этот, как его, вот на языке так и вертится. Не то Шварцброт, не то Буттерброт, никак не запомню эти немецкие фамилии.

– Странно, – процедил Лайль.

– Это скрывают, чтобы не волновать публику.

– Странно, я тоже был на заседании астрономического общества, – продолжал Лайль.

«Носит этого долговязого англичанина куда не надо!» – с досадой подумал Марамбалль.

– И все ученые единогласно утверждали, что, по их наблюдениям, скорость света за истекшие сутки возросла еще на четыре секунды на метр.

– Вот и поймите этих ученых! – широко развел руками Марамбалль. Он старался казаться равнодушным, но в душе эта новость, которой он еще не знал, чрезвычайно обрадовала его. «Тленная папка», на которой он сидел, увеличивала свою ценность с каждой секундой ускорения света и возвращения к нормальной жизни.

Опасаясь дальнейших вопросов Лайля о заседании астрономического общества, Марамбалль поспешил переменить тему.

– Вы меня утешили. А то, представьте, сижу в опере. Валентин поет «Бог всесильный, бог любви», а на сцене в это время Мефистофель занимается еще омоложением Фауста. Однако мне пора.

Поправив незаметно матрац, Марамбалль распрощался и ушел, нимало не заботясь о том, что он подвергает друга серьезной опасности, скрывая в его комнате украденный документ.

Вильгельмина слыхала шум в саду, возникший после ухода Марамбалля, но она поняла это по-своему. Марамбалль, очевидно, не захотел назвать себя, чтобы не скомпрометировать ее еще раз своим тайным визитом.

«Да, он благороден, – думала девушка, покачиваясь на качалке. – И как удивительно он был сдержан со мною!.. Неужели он любит меня?..»

В душе Вильгельмины, чемпиона различных видов спорта, девушки с коротко остриженными волосами и юбкой, едва прикрывавшей колени, начали просыпаться уснувшие, казалось, навеки чувства ее сентиментальных бабушек и прабабушек, носивших парики и кринолины.

Тайное свидание… Несчастный любовник… Суровый отец… Соперник… Все элементы романа!

«Отец, конечно, не согласился бы на наш брак. Ну что же, тем лучше. Я бежала бы с Луи, как моя прабабушка Каролина бежала с прадедушкой… Ницца, Сорренто, Алжир…»

Мечты девушки были прерваны топотом ног. Она почти с неприязнью встретила это вторжение двадцатого века в ее фантастический мир минувшей романтики, в особенности когда узнала характерное прихрамывание лейтенанта.

Вильгельмина знала, что на нее опять будет сделано «нападение». После рокового поцелуя отец долго и скучно проповедовал ей о морали, о правилах хорошего тона, о своем служебном положении, об ее обязанностях к нему, об ее легкомыслии и в заключение заявил, что он успокоится только тогда, когда она выйдет, наконец, замуж за лейтенанта.

«Лучшего мужа не найти. Он еще не стар, на отличном счету у начальства, имеет прекрасные связи, личный друг кронпринца… – Отец понизил голос, хотя они были одни в кабинете, и продолжал: – Республика не долговечна. Немецкий народ на стороне монархии. Германия должна стать вновь империей. Это неизбежно. И ты должна понимать, какие перспективы откроются тогда перед бароном Блиттерсдорфом!.. Ты должна быть благодарна, что он не отказался от своего предложения после всего, что произошло. Но он настаивал на том, чтобы бракосочетание было совершено возможно скорее, и я вполне понимаю его».

Тогда Вильгельмина ничего не ответила и молча ушла в свою комнату: она была слишком горда, чтобы оправдываться и принять «великодушие» лейтенанта. А отец еще долго убеждал ее «призрак», прежде чем убедился, что его дочери давно нет в кабинете.

И вот теперь они идут, идут за ответом… Они уже поднялись по лестнице. Слышались голоса отца и лейтенанта. Вильгельмина хотела убежать в свою комнату, но, вспомнив, что это бегство будет обнаружено, осталась сидеть.