Ефим Зозуля - Мастерская человеков (сборник)

– Не может быть? – сказал Капелов, выдержал паузу и с улыбкой, в которой никак нельзя было видеть самодовольства, но можно было заметить некоторое выражение гордости, ответил;

– Факт. Я уже списался с ним и вскоре он прибудет сюда.

1930

…Одесский период – полная противоположность лодзинскому. После скромного, кое-как материально обеспеченного существования при семье Зозуля узнает в Одессе, что такое настоящий голод и настоящая нужда. Но по всем проявлениям видно, что Одесса показалась юноше масленицей после великого лодзинского поста.

Одесса – третья писательская столица, Запорожская Сечь русской литературы, буйная вольница молодых партизанов пера, тучная плодородная нива, взрастившая столько поколений и неистощимая до наших дней.

Здесь сходил с ума, волочился за губернаторшей и писал «Онегина» Пушкин.

Здесь написал свой первый рассказ и отнес в редакцию, и был торжественно и бесповоротно забракован грозным редактором Максим Горький.

Здесь проводили дни литературной юности Куприн и Леонид Андреев.

Здесь степенно сидел за хозяйской конторкой в маленькой типографии Бялик и гранил мостовые рваными ботинками еврейский Марк Твен – Шолом-Алейхем.

Здесь степенно плодил свои тома заурядный Федоров, изощрялся в безнадежном беллетристическом аристократизме бледный Петр Нилус. И здесь же в те же годы сверкал всеми огнями таланта Семен Юшкевич.

Здесь поколением позже развилась целая стая писателей анархо-индивидуалистов, внушительно грозившая перевернуть весь мир.

Вместе с молодым Пшибышевским здесь ниспровергали все «основы» Жаботинский, Арцыбашев, Осип Дымов и другие. Они начали свою деятельность в Одессе бурным протестом против косности, ханжества, лицемерия буржуазного общества в социальных отношениях и в быту, чтобы плохо кончить польскими патриотами в варшавских канцеляриях, лакеями Англии под сионистским флагом, озлобленными белогвардейцами в эмиграции или просто более или менее преуспевающими обывателями с кормежкой за счет порнографических и просто обывательских писаний.

Здесь, в жаркой Одессе, зародился русский фельетон, тоже вначале бурно-пламенный и буржуазно-радикальный, – фельетон Дорошевича, Яблоновского, Пильского, Амфитеатрова, – для того, чтобы состариться в Москве, Петрограде и белой печати на ролях капризной горничной в купеческом доме.

И здесь же вылупился яркий бытописатель русского пролетариата, мастеровщины и босячества Свирский. И здесь же сформировался автор сильных очерков о портовой голытьбе, Кармен.

За редкими исключениями в Одессе не писались сколько-нибудь значительные вещи. Но здесь вызревал молодой русский писатель, здесь формировался как личность, здесь бесился, набирая в себя запасные соки для будущей солидной работы на севере.

Зозуля попал в Одессу в период некоторого мелководья. Старшее поколение, бунтарско-индивидуалистическое, уже разлеталось по большим столицам. Младшее, послевоенное, еще доучивалось на школьных скамьях. Все-таки юноша, приехавший становиться писателем, ярко распустился после лодзинской скудости красок. Он видел море, яростное и восхитительное южное море, никогда не слышав плеска которого, остается глухой душа художника. Он видел яркие страсти, портовую жизнь, пестроту людей и наций, бурное цветение богатства и нищеты, роскоши, каторжного труда под палящим солнцем, диких кутежей, высокопарной богемы журналистов и актеров, всего того, чем бурлит весь день кипящая жизнью, ленью, страстями и делами Одесса.

Оживает, расцветает спавшее до сих пор художественное воображение Зозули. Оно рвется наружу, прет из всех пор буйными брызгами молодости, веры в жизнь, несокрушимого, всепобеждающего оптимизма. Оно не оставило писателя до сих пор. И радостная, веселая, избыточная старая Одесса – город юности, надежд, веры – оделила писателя этим, как наградила тех, прикладывавшихся к ней в разные времена.

«Еду на извозчике. Солнце. Радость. Весна. Хорошо. Хочется петь…

– Милый, ради бога, поезжай скорей!

– Что же скорее?.. Рубль положили, а скорее… Лошадь-то, чай, не машина, лошадь-то! Куды ж ее загонять! Сами знаете, почем ныне овес.

Мне ненавистна его синяя, круглая, нелепая спина. Скучный, бездарный человек.

– Не разговаривай! – умоляюще сержусь я на него. – Ради бога, скорей! Я тебе еще полтинник прибавлю!

Поехали быстрее. Вот, вот… Сейчас догоним барышню… С улыбкой!.. Догнали!

…Если овес стоит дорого, то нельзя и гнаться за улыбками».

По настроению, по пылу автора видно, что он и сам не очень верит в свой вывод. Можно гнаться за улыбками. Можно, сколько бы ни стоил овес. Надо гнаться, надо жить, надо спешить, пока есть солнце, и весна, и радость.

Одесские годы формируют начинающего автора в настоящего художника. Они заряжают его темами, встречами, впечатлениями, образами. Они – самое главное – вливают в него твердую решимость стать именно беллетристом, ничем другим.

Литературная деятельность Зозули начинается в Одессе с газет. Это чистилище проходили восемьдесят из каждых ста писателей во всем мире. Лучшая из школ, самый ценный из всех литературных факультетов, самое полезное из всех профессиональных воспитаний!

Зозуля пишет в одесских газетах маленькие очерки, бытовой репортаж, фельетончики, наблюдения, наброски. Иногда они очень наивны, эти коротенькие вещички под претенциозным общим названием «В монокль беллетриста» (очень трудно разглядеть, где монокль у оборванного парня, конфузливо приходящего с рукописью во внутренние комнаты редакции). Но в них уже есть то, что отличало весь дальнейший путь Зозули, – стремление видеть в вещах и событиях не их прямой смысл, не механическую связь, а нечто трудно различимое, хотя и вполне явственное, нечто междустрочное. Этот «подкожный» механизм человеческих поступков, движений, порывов отнюдь не иррационален, нисколько не метафизичен. Он кроется тоже во вполне материальных, вещественных причинах, но только не во внешних формальных, а во внутренних низовых, в лабиринтах и инстинктах подсознания. Это очень важно: являясь по самой сути своего творчества писателем психологическим, Зозуля в каждом написанном им слове всегда чувствуется материалистом по миросозерцанию, язычником по мироощущению.

Молодой писатель, работая для газеты, относится к своим писаниям с большой, даже чрезмерной в глазах его товарищей добросовестностью. Вместо того, чтобы, эксплуатируя свои уже бурно проявляющиеся выдумку и фантазию, высасывать очерки из пальца, он старательно выполняет получаемые поручения до конца. Пропадает по несколько дней среди грузчиков порта, усердно изучает жизнь нищих, летает на первых диковинках-самолетах, посещает каких-то баптистов, каких-то иностранных моряков, каких-то бродяг на Молдаванке. Он прислушивается ко всему, впитывает в себя все, он расширяет свой кругозор, уже сейчас обнаруживая странные особенности видеть все каким-то особенным, своим, зозулинским зрением, определяющим свое же, особенное обозначение вещей: