Всеволод Иванов - Кремль. У

Надо сказать, что рука правая у лейтенанта была перебита, и он целился левой, и хотя Донат уходил медленно, размахивая кожаным футляром, но П.-Ж. Дону расстрелял все патроны и не мог его достать, он только попал в ногу своему шпиону, и на нас вдруг, на кузов автомобиля полилась кровь сверху — и мы все удивились — и я полез наверх и оттуда спустил шпиона, который и рассказал мне все, что он мог рассказать. Пока П.-Ж. Дону смог провести левой рукой свою машину к необходимой нам части, Донат уже сказал там речь, ту, которую он должен сказать, и мы в бешенстве должны были слышать расспросы:

— А правда ли, что произошло перемирие, и не приехали ли вы сообщить радостную весть, что у немцев произошла революция?

Затем подле траншей нашли труп человека; я узнал на нем тот костюм, в котором Донат дрался с лейтенантом.

Мы стояли.

Пред нами было огромное поле, усаженное смертельными минами, и действительно, только человек с клубком волшебного бреда мог пройти мимо и, главное, невредимым среди всех этих мин. Все это казалось мне похожим на бред; в машину наливали бензин, стучали провода, сообщающие приметы Доната. П.-Ж. Дону ходил с перевязкой и изрыгал ругательства.

Затем все это было похоже на бред, не могли же мы идти по отвратительным дорогам, мы побежали в обход, и когда я пытаюсь теперь вспомнить это, мне не верится. Мы декорировали поспешно нашу машину, мы превратились в другую, у нас было много препятствий, в то время как Дону шипел, что не так важен Донат, как поймать ту шайку, которая ему помогает. Он почему-то решил, я думаю, что это вследствие той паники, которая овладевала союзными войсками, — он думал, что в армии существует огромная организация дезертиров, и Донат нечто вроде коммивояжера этой организации, и так как П.-Ж. Дону самому очень хотелось в тыл, но он был беден и ему невыгодно было уходить без ордена и без денег в тыл, то он мучительно завидовал этой организации и тому, что люди наживают на этой организации дикие, огромные деньги.

Я и сам тогда отчасти так думал, мне трудно было разубедить его, да я и чувствовал, начинал чувствовать великий актерский и ораторский талант Доната.

Мы чрезвычайно торопились, и мы помчались, теперь у нас была машина, так как П.-Ж. Дону не мог править левой рукой.

Счастливо разделавшись с Дону и добыв волшебную каску, которая и ночью ему показывала путь и с которой он нашел запас фонарей, Донат пошел через ложементы и видел в темноте так же, как и днем. Все ему стало легче. Он шел ночью через парк. Здесь некогда был пруд, теперь залитый бензином, статуи были исписаны и исчерчены, и на колоннах испражнения. Он был огорчен. Парк обстреливали. Он увидал кролика, и так как он шел целый день, то ему захотелось есть. Но он посмотрел на природу, и ему стало лень разрушать природу, как это уже проделано, ему не хотелось, он раскрыл капкан и выпустил кролика. Лежал раненый, которому страстно хотелось кролика, но он не мог до него доползти. Донат перевязал раненого, но кролика ему не дал, но тут-то его и спасло. Кролик спешил от войны, он чувствовал секреты. Донат бежал за ним. Он видел декорации, он видал многое, но кролик сворачивал — среди кустов мелькала его шкурка, а когда Донат засыпал, ему казалось, что кролик лежит подле него. Конечно, можно было бы разоблачить всю эту идиллию, но времени было мало и не так-то важно, кролик ли провел Доната среди секретов и ввел в некоторый тыл, где было много солдат, которые объединялись вместе и которым было что сказать.

Донат увидал на площади характерные четыре кабинки, раньше их было шесть. Девки шли из автомобиля с чашками какао в руках к своим кабинкам, солдаты стояли строго в очереди, переступая с ноги на ногу и обмениваясь шутками насчет погоды. Тогда Донат встал, прислонился плечом к кабинке и начал посмеиваться над солдатами.

Щеглиха бежала, сообщила по телеграфу, чтобы захватили ее собачку, она всюду ездила с собачкой, и эта собачка сидела в автомобиле, она сначала бежала по следу, а затем мы ее посадили в автомобиль, и она поворачивала нос, и достаточно было этого, чтобы мы ехали на автомобиле по кроличьему следу, а значит, и по следу Доната. Сначала к Донату теснились те, которым долго стоять в очереди, но затем, когда он сказал, что есть достоверные сведения, что у немцев произошла революция и теперь воюет республика против республики, спор разгорался.

Солдаты с замиранием сердца ждали конца спора, и вскоре выяснилось, что к спору присоединились и капралы. Донат уже руководил собранием. Он говорил. Они с замиранием сердца следили за тем спором, который происходил, и Донат вел его: они не знали французского языка, но видели, что бандерша суетится и часто смотрит на часы, уже должно было пройти через кабинки пятьдесят солдат, а не прошло и одного.

Два богатыря спорили об условиях наслаждения и что нет ничего позорного, если вся нация любит эту женщину и они гордятся возможностью ее любить. И тогда Донат возразил, что пусть он попробует поставить на место этой женщины свою мать, или свою сестру, или свою жену. Но женщины, наконец, получают хорошие деньги, им платит правительство. И тогда Донат крикнул им:

— Отказываетесь ли вы от своих денег! Надо или нет деньги?

И девки закричали в голос:

— Не надо денег, уйдите!

Солдаты стояли опешенные. Тут, к сожалению, дискуссия должна была оборваться, потому что мы ворвались с нашей собакой. (…)

П.-Ж. Дону уже торжествовал. Собака вела нас отлично по следу, и, главное, она перепутала следы и уже искала не следы человека, а следы кролика. Здесь было ясно то, что как указал раненый, спасенный Донатом, — собака выбрала Доната, и мы завели машину, а собака неслась стрелой к лагерю. Но тут произошло странное явление — во Франции волк, огромный серый волк наших богоспасаемых равнин, — он выбежал из-за угла, собака обалдела от инстинктивного страха, она никогда не видала волка.

Волк на нее метнулся, это продолжалось одно мгновение. Волк взял ее отличным рывком за горло, слегка подбросил. Это был, так сказать, его жест перед тем, как скрыться от людей, — и он сделал великолепный прыжок в кусты — всем этим я как актер не мог не любоваться.

Мы приехали в лагерь вдвойне посрамленные — не могли найти следов Доната, так как свои мысли растеряли и всецело надеялись на собаку, а во-вторых, своеобразное спасение Шурки произошло, мы дали ему ее спасти, так как он не мог ее похитить из толпы, да и невозможно было, но он своими разговорами довел солдат до человеческого отношения к жизни — и очередь распалась. Самое отвратительное зрелище — это была Щеглиха, гнусящая о погибающих процентах. (…) Отвратительный вечер, отвратительные жалобы. Да, война — ужасная вещь!..